Монах - Мэтью Грегори Льюис
Соседняя комната была отделена от моей лишь тонкой перегородкой – в ней жил хозяин с женою; разбуженный моим стоном, он тотчас вошел ко мне и призвал жену. С трудом они привели меня в чувство и послали за врачом. Он пришел без промедления и объявил, что лихорадка усилилась, и, если устранить ее столь тяжелое возбуждение не удастся, он не ручается за благополучный исход.
Лекарства, которые он дал, отчасти успокоили меня. Я задремал до рассвета, но страшные сны не дали мне отдохнуть по-настоящему. Я видел то Агнес, то кровавую монахиню, и обе они пугали и терзали меня. Я проснулся усталым и измученным. Лихорадка не ослабевала; болезненная натянутость нервов препятствовала заживлению переломов. Я то и дело впадал в забытье, и врач в тот день не оставлял меня больше чем на два часа.
Понимая странность моей истории, я решил скрыть ее от всех, поскольку мне вряд ли поверили бы. Я беспокоился об Агнес. Что могла она подумать, не найдя меня на условленном месте? А вдруг она заподозрит меня в неверности? Однако я полагался на осмотрительность Теодора и надеялся, что письмо к баронессе убедит ее в чистоте моих намерений. Этими доводами я несколько успокоился; но впечатление от ночного визита угнетало меня все сильнее. Ночь приближалась; я страшился ее прихода, хотя и убеждал себя, что призрак больше не появится. На всякий случай я попросил слугу подежурить у моей постели.
Накопившаяся за два дня усталость вкупе с действием большой дозы опиата, прописанной врачом, обеспечили мне наконец тот отдых, в котором я так нуждался. Я погрузился на несколько часов в глубокий, спокойный сон, но после полуночи удар колокола разбудил меня. Этот звук напомнил мне об ужасах предыдущей ночи. Снова чувствуя ледяной озноб, я приподнялся на постели и увидел, что слуга крепко спит в кресле рядом с кроватью. Я окликнул его – он не отозвался. Я потряс слугу за руку, однако все мои попытки разбудить его были напрасны, а между тем на лестнице уже слышались тяжелые шаги. И снова дверь распахнулась, и снова кровавая монахиня предстала передо мной. Чары опять обездвижили меня, словно спеленатого младенца, и прозвучали роковые слова:
Раймонд! Раймонд! Весь ты мой!
Раймонд! Раймонд! Я – твоя!
Потрясающая сцена, случившаяся накануне, повторилась. Призрачная дева снова поцеловала меня, снова коснулась моей руки истлевшими пальцами, а потом, как и в первый раз, удалилась, как только пробило два часа.
И далее это случалось из ночи в ночь. Нет, я не привык к призраку – с каждым разом от его появления мне становилось все страшнее. Мысль о монахине преследовала меня беспрерывно, и ничто уже не могло развеять мою меланхолию.
Естественно, это не способствовало быстрому восстановлению здоровья. Прошло несколько месяцев, прежде чем я смог на день перебираться с постели на диван; но и тогда я был так слаб, подавлен и изможден, что не сумел самостоятельно пройти по комнате – меня перенесли. Судя по взглядам слуг, они не очень-то надеялись, что я поправлюсь. Постоянное уныние, в котором я пребывал, привело врача к выводу, что у меня ипохондрия. Причину моего состояния я старательно скрывал, и никто не мог бы облегчить мою участь. Призрака даже не видел никто, кроме меня. Кого бы я ни звал посидеть в моей комнате, как только часы отбивали один раз, на них нападал неодолимый сон, который прерывался уже после ухода призрака.
Не удивляйтесь, почему за это время я не искал сведений о вашей сестре. Мне их доставил Теодор, который с трудом сумел отыскать меня. Он сказал, что с ней все в порядке, но убедил меня, что никакие попытки освободить ее не дадут результата, пока я не смогу вернуться в Испанию. От Теодора, а позже и от самой Агнес я узнал, что было с нею. Вот послушайте.
В ту роковую ночь, когда мы должны были бежать, какая-то случайность помешала ей вовремя выйти из спальни. Она все же добралась до проклятой комнаты, спустилась по лестнице в зал, увидела, что ворота открыты, как и ожидалось, и покинула замок незамеченной. Как же она удивилась, когда не нашла меня! Она обыскала всю пещеру, пробежала по всем тропинкам ближнего леса и провела полных два часа в этих бесплодных поисках. Она не нашла никаких следов – ни меня, ни кареты.
Тревога и разочарование одолели Агнес, и ей не оставалось ничего, кроме как вернуться в замок, прежде чем баронесса обнаружит ее отсутствие; но она столкнулась с новой помехой. Колокол уже отбил два часа, время призрака истекло, и заботливый привратник закрыл ворота. Агнес долго колебалась, но все-таки решилась тихонько постучать. К счастью, Конрад еще не уснул; заслышав стук, он поднялся, ворча оттого, что его потревожили. Однако, открыв створки и увидев, что привидение ждет, чтобы его впустили, он громко вскрикнул и плюхнулся на землю. Агнес, воспользовавшись испугом привратника, проскользнула мимо него, добежала до своей спальни и, сбросив костюм привидения, легла в кровать, безуспешно пытаясь объяснить мое исчезновение.
Тем временем Теодор, увидев, как моя карета уносится прочь с ложной Агнес, весело возвратился в деревню. Наутро он освободил Кунегонду и доставил ее в замок. Там он застал барона, его супругу и дона Гастона за обсуждением рассказа привратника. Все они безоговорочно верили в привидения; но последний доказывал, что стучать в двери совершенно несвойственно призракам, ибо несовместимо с их нематериальной природой, и такого никто не наблюдал. Они увлеченно обсуждали этот вопрос, когда прибыл паж и Кунегонда раскрыла всю тайну. Выслушав ее, старшие единогласно решили, что та Агнес, которую Теодор видел в моей карете, видимо, была кровавой монахиней, а призрак, испугавший Конрада, – не кто иная, как дочь дона Гастона.
Оправившись от первого изумления, баронесса решила использовать эту историю, чтобы убедить племянницу уйти в монастырь. Опасаясь, как бы дон Гастон не отказался от этого, узнав о возможности столь блестящего брака для дочери, она скрыла мое письмо и продолжала выставлять меня безденежным и безродным авантюристом. Детское тщеславие заставило меня скрыть свое имя даже от возлюбленной: я хотел, чтобы она любила меня, а не сына и наследника маркиза де лас Ситернас. В результате мой ранг не был известен в замке никому, кроме баронессы, а она
