Монах - Мэтью Грегори Льюис
Эти слова потрясли меня до глубины души. Радость от встречи сменилась досадой оттого, что я не догадался загодя доставить карету в деревню, ведь тогда я смог бы увезти Агнес прямо сейчас! Ни лошадей, ни кареты нельзя было найти ближе, чем в Мюнхене, а до него от Линденберга добрых два дня пути… Мне пришлось согласиться с ее планом, который, впрочем, казался разумным. Маскировка должна была облегчить ей выход из замка, и она села бы в карету прямо у ворот, не теряя времени.
Агнес склонила голову мне на плечо, и в свете луны я увидел, что она плачет. Я постарался развеять ее печаль, рисуя картины будущего счастья, и самым решительным образом заверил, что сохраню ее целомудрие и невинность; пока церковь не освятит наш законный брак, ее честь будет для меня так же свята, как честь сестры. Я сказал, что первым делом отыщу вас, Лоренцо, и получу ваше согласие на наш союз… Вдруг какой-то звук заставил меня насторожиться. Дверь павильона внезапно распахнулась, и перед нами предстала Кунегонда. Она услышала, как Агнес украдкой вышла из своей спальни, и последовала за нею в сад, скрываясь в тени деревьев; Теодор, стороживший поодаль, ее не заметил, и ей удалось, бесшумно приблизившись, подслушать весь наш разговор.
– Прекрасно! – пронзительно выкрикнула Кунегонда, когда Агнес громко застонала, завидев ее. – Во имя святой Барбары, барышня, вы изобретательны! Собрались сыграть роль кровавой монахини, вот как? Какое кощунство! Какое неверие! Право, я с удовольствием посодействовала бы вашему плану. Когда настоящий призрак настигнет вас, ручаюсь, впечатление будет неслабым! Дон Альфонсо, вам следовало бы устыдиться того, что вы соблазнили молодую, неопытную девицу бросить свою семью и друзей. Но уж сейчас, по меньшей мере, я пресеку ваши порочные замыслы. Благородная госпожа будет извещена о вашей затее, и Агнес придется отложить игру с привидениями до лучшего случая. Прощайте, сеньор. Донья Агнес, окажите мне честь сопроводить вашу призрачную светлость до вашей спальни.
Она подошла к дивану, на котором сидела, дрожа, ее воспитанница, взяла девушку за руку и собралась увести из павильона.
Я задержал гувернантку, попытался мольбами, лестью, посулами склонить ее на свою сторону, но, видя, что это не помогло, сменил тон.
– Вы сами себя наказываете своим упрямством, – сказал я. – Но у меня остается еще один способ спасти Агнес, и я не премину им воспользоваться.
Почувствовав угрозу, дуэнья снова попыталась выскочить из павильона; но я схватил ее за запястья и удержал силой. В этот момент Теодор, успевший догнать Кунегонду, вбежал в комнату, закрыл дверь и не дал ей уйти. Я взял вуаль Агнес, закутал голову гувернантки, но она так пронзительно верещала, что, несмотря на большое расстояние от замка, я побоялся, как бы ее не услышали. Наконец мне удалось так заткнуть ей рот, что она уже не могла издать ни звука. Затем мы с Теодором не без труда связали ей руки и ноги своими платками. Я посоветовал Агнес не мешкая вернуться к себе, пообещав, что не причиню никакого вреда Кунегонде. На прощание я попросил Агнес не забыть, что пятого мая я буду ждать у ворот замка. Дрожащая, подавленная, она едва смогла выговорить, что согласна, и убежала в полном смятении.
Тем временем Теодор помог мне перенести нашу престарелую добычу. Мы перетащили ее через стену, я уложил ее поперек лошади, как скатанное одеяло, вскочил в седло, и мы умчались прочь от замка Линденберг.
Незадачливой дуэнье еще не доводилось ездить таким образом. Ее трясло и подбрасывало, пока она не обвисла, будто живая мумия; не говоря уж о том, как она испугалась, когда мы переправлялись вброд через речку, чтобы достичь деревни кратчайшим путем. По дороге я успел придумать, как избавиться от этой обузы. Въехав на улицу, где находилась гостиница, я остановился, а мой паж проехал дальше и постучал в дверь. Вышел хозяин с лампой в руке.
– Мне нужен свет, – сказал Теодор, – мой господин сейчас прибудет.
Он взял лампу намеренно резким движением и тут же уронил на землю. Хозяину пришлось вернуться в кухню, чтобы разжечь лампу, оставив дверь открытой. Воспользовавшись темнотой, я спрыгнул с лошади, взял Кунегонду на руки, взлетел незамеченным по лестнице и, оказавшись в своем номере, уложил даму в просторный чулан и запер дверцы на ключ. Вскоре Теодор с хозяином принесли свечи; последний удивился, что я вернулся так поздно, но назойливо расспрашивать не стал и вышел из комнаты, предоставив мне возможность порадоваться успеху моего предприятия.
Я немедленно навестил пленницу и попытался ее урезонить, чтобы она смирилась со своим временным заточением. И опять я не преуспел. Говорить или двигаться она не могла, но выражала свое возмущение взглядами; мне пришлось и впредь держать ее связанной, за исключением часов еды. Когда мы ее кормили, я стоял над нею со шпагой наголо, предупредив, что, если она хотя бы раз пикнет, я ее проткну. По окончании трапезы я возвращал кляп на место. Я понимал, что поступаю жестоко, но обстоятельства не позволяли мне вести себя иначе.
А Теодор никаких угрызений совести не испытывал. Пленение Кунегонды стало для него источником разнообразных развлечений. Пока мы гостили в замке, между ним и дуэньей шла постоянная война; теперь, когда врагиня оказалась в его власти, он этим наслаждался без устали; казалось, он только и думает, какую бы новую каверзу ей устроить. То он притворно сочувствовал ей, то высмеивал, передразнивал, то и дело выдумывая новые трюки, все более обидные; и особенно нравилось ему рассказывать бедняге, как удивились все в доме барона
