Рейнские легенды - Екатерина Вячеславовна Балобанова
Раз в холодный зимний день, когда барон сидел со своею молодой женой перед пылающим очагом, ему доложили, что пришли два миннезингера. В те времена считалось невозможным не принять певца, если он приходил в замок, и как ни был жесток и скуп Штольценберг, но и он не посмел идти против обычая, а потому велел ввести в зал миннезингеров и собрать всех обитателей замка послушать их; таков тоже был обычай, установившийся в те времена.
Вошли два миннезингера и низко поклонились присутствующим. Один из них был почтенный, убеленный сединами старик, другой — только что начинавший жить юноша.
Взяв свою арфу, старик запел про старину, про старые битвы, походы и подвиги, про предков владетеля замка. Благосклонно слушал его суровый барон и ждал, что начнет теперь воспевать он и его подвиги. Но замолчал старый певец и, поклонившись собранию, отошел к стене зала.
Нахмурился Штольценберг, но смолчал.
Выступил тогда юноша и запел он про любовь, рыцарскую доблесть и честь и про кару Господню, что ждет злых и скупых, про страдания бедного, угнетенного народа на берегах зеленой Урфы.
Плакали все обитатели замка, слушая этого певца; даже молодая жена Штольценберга бросила певцу розу с груди своей. Все слушали певца: мощные звуки его песни, как звуки церковного органа, крепли, поднимались, неслись все дальше и дальше, все выше и выше... слушал их старый барон и, хмурясь, играл своим копьем.
Не успел кончить юноша своей песни, как сердце его было насквозь поражено копьем старого злодея, и упал молодой певец, обливаясь кровью...
В оцепенении замерли присутствующие... и только старый миннезингер, подойдя к телу своего молодого товарища и завернув его в свой плащ, поднял его на плечи и молча удалился. Но на пороге разбил он арфу молодого певца и, обратясь лицом к замку, произнес свое грозное проклятие:
«Да будет проклят отныне этот гордый замок! Пусть никогда не раздается в стенах его ни песен, ни звуков органа или арфы, пусть слышатся здесь только вопли и стоны!
Пусть ни одно дерево не растет в садах замка, не распускается ни один цветок на откосах его горы! Пусть отныне будет она превращена в серую пустынную скалу, и пусть бежит отсюда все живое!..»
Произнеся это проклятие, старый миннезингер исчез со своею ношей.
На другой день был большой пир в Штольценберге — пировала с бароном вся его дьявольская дружина, как все звали его сообщников. Вдруг целая стая ворон с громким криком кинулась в окна замка и, разбив их, влетела в залу, где пировал барон со своими гостями. Свечи, стоявшие на столе в великолепных подсвечниках, погасли, и черная мгла сразу окутала пирующих. Штольценберг побледнел, и в первый раз во всю свою жизнь он попробовал молиться... но в эту минуту послышался страшный подземный удар, скала, на которой стоял замок, разверзлась, и замок Штольценберг исчез бесследно.
На другой день прибежали окрестные жители посмотреть, что сталось с замком, но на место его увидали они только черную пропасть.
Говорят, что барон Штольценберг до сих пор появляется около скалы, на которой был его замок; является он чаще всего в образе черной собаки, которая сторожит зарытый будто бы здесь клад. И теперь еще встречается немало охотников добыть этот клад, но никто еще не нашел его.
Проклятие миннезингера исполнилось: до сих пор ни трава, ни деревцо, ни цветок не распускаются на этой голой скале: ничему живому нет места на утесе, когда-то покрытом густым лесом, и где возвышался в старину замок Штольценберг.
Лора-Лей
В прекрасной долине недалеко от скалы, которую теперь зовут Лора-Лей, жила красавица пастушка. Была она совсем одинока и целыми днями просиживала на своей любимой скале над Рейном. Козы паслись около нее, а она сидела и пела, и так пела она, что проходившие мимо суда останавливались, рыбаки бросали свои снасти, рыцари бережно складывали оружие: все замирало, слушая ее. Недаром никто не звал ее по имени, да вряд ли кто и знал его, все звали ее Девой Песни — Лора-Лей.
Услыхал Деву Песни сын пфальцграфа, прекрасный Альбрехт, и взошел на скалу, чтобы посмотреть на ту, что так чудно пела над Рейном. Взошел и остался: забыл он и о своем сане, и о невесте своей, неаполитанской принцессе, все забыл прекрасный рыцарь и весь отдался Деве Песни — красавице Рейна.
Полюбила его и она, любила всем сердцем, и умолкла ее чудная песня. Пела она теперь только своему милому в глубокой пещере, в глубине зеленого Гарца. Обнимал и целовал ее сын пфальцграфа, и верила ему девушка. Да и как было не верить ей прекрасному рыцарю? Не знала она ни света, ни жизни людской.
Долго искал граф своего сына и, наконец, нашел его в глубоком гроге зеленого Гарца. Пришлось юному рыцарю расстаться со своей милой.
С тех пор опять сидела на скале Дева Песни, опять пела она над Рейном. Полна печали и тоски была ее песня, и даже загрубелые рыбаки не могли слушать ее без слез. Только рыцари посмеивались, слушая ее, и посматривали на Альбрехта.
Печально сидел бедный юноша у узкого окна своего замка и слушал песню своей милой, но не смел он ослушаться отца и готовился к свадьбе с принцессой.
Просил было пфальцграф Кёльнского архиепископа запереть в подземелье колдунью со скалы над Рейном — губит она своей красотой и своими чудными песнями его милого сына, Альбрехта прекрасного!
Но улыбнулся епископ, выслушав просьбу пфальцграфа, и отвечал:
— Если сжигать на кострах и сажать в подземелья всех красавиц, что губят сердца юных рыцарей, то придется лишиться целой половицы прекрасных дочерей немецкой земли. Пускай уж рыцари сами защищаются от козней юных колдуний!
Послал тогда пфальцграф своего оруженосца убить Деву Песни. Причалил оруженосец к скале и, увидя сидевшую на ней девушку, закричал ей грозным голосом:
— Сойди сюда, а то я сам взойду к тебе на скалу и будет тебе тогда плохо!
Не испугалась, а только удивилась красавица и, улыбаясь, отвечала воину:
— Мне тебя не нужно, а если я нужна тебе, поднимись на скалу и поведай, какое у тебя до меня дело.
— Вот погоди, проклятая колдунья, доберусь я до тебя: твой костер в Ахене увеселит народ, собравшийся на свадьбу молодого Альбрехта!
— Альбрехт женится? На ком и когда? — побледнев и забыв все на свете, спрашивала Дева Песни.
