Рейнские легенды - Екатерина Вячеславовна Балобанова
В первое же воскресенье аббат говорил проповедь на евангельский текст: «не судите, да не судимы будете!» и прямо заговорил о механике, заговорил о слухах, что тот не хочет помогать ближнему и делать вещи, необходимые в домашнем обиходе его соседям, и в оправдание привел его большое прилежание и старание сделать какую-то машину.
— Может быть эта машина совсем бесполезная вещь, — продолжал аббат, — и послужит лишь забавой его будущим внучатам, но нам-то какое до этого дело? Пускай бросит в него первый камень тот, кто сам всегда помогает ближним и не тратит времени на пустые забавы; я же за это не берусь, потому что сам не безгрешен в этом.
В заключение же аббат сказал:
— Говорят тоже, что тетушка Адамс видела дьявола, влетавшего в полночь в трубу мастерской механика, но уж это прямая неправда: дом, где живет госпожа Адамс выходит совсем на другую улицу. Нельзя же думать, чтобы госпожа Адамс вместо того, чтобы, помолившись Господу Богу, спокойно спать в своей постели, разгуливает в полночь и подстерегает дьявола на улице: известно, что враг человеческий не смеет показаться доброму христианину, а является только своим собственным слугам. Если бы госпожа Адамс сама мне сказала, что она видела дьявола, то я не поверил бы ей самой, зная ее за набожную прихожанку. Уверен, что кто-нибудь оклеветал почтенную женщину.
Все переглянулись, и тетушка Адамс побледнела...
С этого дня все дурные слухи о механике прекратились — аббат прекрасно знал своих прихожан.
Время шло да шло. Больше месяца ни Гута, ни ее жених не промолвили ни слова с механиком и его подмастерьем, да почти и не видали их. Молча вносила Гута в мастерскую обед, чаще всего и выносила его нетронутым. Если она подходила близко к работавшим, отец, не оборачиваясь, говорил ей:
— Не мешай нам, Гута!
Но вот, один раз вечером Гута, провожая своего жениха, услыхала громкий возглас из мастерской:
— Гута, Ганс, идите сюда, идите!..
Когда они вбежали в мастерскую, они увидали какую-то огромную, мерно раскачивающуюся машину — это были часы. При входе их часы пробили девять раз.
И это был первый час существования первых на свете часов! Ганс побежал звать аббата, Гута наскоро приготовила ужин и конец этого вечера был одним из самых счастливых в жизни механика...
На другой день соседи, а за ними и все в городе узнали об изобретении мастера. Цех вернул ему это звание.
Часы поставили в ратуше, и народ целыми днями толпился около них: одни удивлялись, другие завидовали, третьи находили их совершенно бесполезной машиной.
Но мастер был счастлив. Счастлива была и Гута. Она наконец обвенчалась с Гансом, и они все трое поселились у самой ратуши, чтобы не расставаться с часами.
Отцы города, лучшие его граждане, заседавшие в ратгаузе в своих торжественных тогах, решили приобрести в вечную собственность Страсбурга это изобретение их гражданина. Но не все отцы были согласны на это.
— У города много гораздо более неотложных нужд, — говорили несогласные, — да и что такое часы? Дорогостоящая и, пожалуй, даже греховная машина.
Пока шли эти споры, слава часов росла и распространялась. Много народу из других городов, земель и даже стран стало стекаться в Страсбург посмотреть на это чудное чудо.
Пришли и базельские граждане.
— Мы купим часы у механика, — сказали они советникам ратгауза. Те молчали, и не знали, что отвечать им. Тогда базельцы обратились к изобретателю с просьбой продать им часы, хотели они поставить их на высокой башне церкви Мюнстера на удивление всему потомству.
Но механик не согласился продать им первые на свете часы.
— Они должны принадлежать Страсбургу, — указал он, — но вторые часы будут сделаны для вас.
Когда базельцы уехали, отцы города позвали механика в свой верховный совет и объявили ему, что приобретают для города его часы и ставят их на ратуше, но с условием, чтобы он не делал ни для кого и никогда никаких ни больших, ни меньших часов.
— Нет, не могу согласиться я на такое условие, — отвечал механик. — Я дарю мое первое произведение моему родному Страсбургу, делайте с моими часами, что хотите, поставьте на ратгаузе, на соборе ли или на городской башне — мне все равно; но я не могу обещать вам не делать больше часов!
Ушли отцы города на совещание и вынесли следующую резолюцию:
«Город Страсбург принимает в дар часы от их изобретателя. Но все-таки должен он поклясться, что никогда никому не сделает ничего подобного, и часы останутся славой и гордостью его родного города».
— Не могу дать я такой клятвы, — отвечал механик, — я изобрел часы на пользу людям, и чем больше будет часов на свете, тем лучше. Теперь делаю я часы для города Базеля и учу своего подмастерья, я стар и скоро умру, пускай же он приносит пользу, продолжая мое дело.
Ушли опять отцы города на совещание и вынесли приговор: «Если механик не хочет дать требуемой клятвы, то выколоть ему глаза, чтобы не мог он ни сделать других часов, ни научить своего подмастерья». В знак особенного внимания отцы города дали механику неделю на размышление. Через неделю верховный совет из лучших граждан города Страсбурга снова позвал механика:
— Согласен ли ты дать требуемую клятву?
— Нет, не согласен, — с презрительной улыбкой отвечал им механик.
Через три дня назначено было исполнение приговора.
Накануне казни спросили отцы города, не имеет ли механик какого-нибудь особенного желания — они готовы исполнить его в уважение заслуг механика.
— Желаю, чтобы моя казнь совершилась в зале ратуши перед часами: последнее, что я увижу на свете, будут они.
В день казни собрались отцы города в своих торжественных тогах; городская стража привела механика и поставила его перед его часами.
Долго смотрел на них несчастный старик: хотел было он разбить свое изобретение, поднял было
