Рейнские легенды - Екатерина Вячеславовна Балобанова
Но вот тихо отворилась дверь, и вошла в комнату высокая женщина в черном платье; увидав ее, почтительно отошел в сторону домашний эльф и погасил свой факел. Подошла женщина к высокому ложу, вынула у спавшей матери душу, а голову девочки украсила самой яркой и крупной звездой, и звезда эта затемнила все другие; называлась она звездой печали и скорби.
Даже самый дворец турецкого паши не мог служить защитой против черной женщины, которую люди зовут Смертью.
Во дворце паши в то время томился пленный рыцарь, один из первых крестоносцев. Был он с берегов далекого Рейна, где ждала его семья и где толпилось в его замке множество слуг и вассалов, а между тем здесь, в далекой Птолемее, впрягали его вместе с волами в плуг, погоняли и всячески мучили его в плену у жестокого паши.
Не знала об этом маленькая новорожденная дочь знатного паши, да если бы и знала, не поняла бы она, что такое страданье: лежала она на высоком ложе, укрытая шелковыми одеялами; ей было тепло и светло, несмотря на то что покоилась ее голова не на груди матери и что яркая звезда печали горела по-прежнему над ее челом.
Когда девочке минуло шесть лет, Птолемея была взята крестоносцами, а паша с дочерью достались в добычу тому самому рыцарю, которого во дворе паши впрягали в плуг вместе с волами и погоняли кнутом.
Рыцарь-христианин сейчас же отпустил пашу на свободу. Но не того ждал паша: ждал он себе возмездия, а потому заблаговременно принял яд. Умер паша, а девочка со звездой печали на челе осталась на руках у рыцаря.
Привез рыцарь девочку в свой родовой замок на Рейн, к своей милой жене, к своим дорогим детям.
Было место за столом рыцаря для маленькой сарацинки, была приготовлена для нее и теплая постель в одной из башен его замка, но не было ей места ни в сердце рыцаря, ни в сердце его доброй жены, ни даже в сердцах их маленьких детей. Всегда была одинока дочь паши, и яркая звезда печали по-прежнему горела на ее челе.
Так шло время, и незаметно превратилась маленькая сарацинка во взрослую девушку. Волосы ее были все так же черны, темные глаза ее сияли огнем, как у всех дочерей Востока, но яркая звезда печали по-прежнему горела на ее челе.
Жила девушка в самой отдаленной замковой башне; никто никогда ничему не учил ее, и ничего не знала она, а только слушала по воскресеньям и праздникам звуки органа: эти торжественные звуки доносились до нее из замковой церкви, доносились в ее маленькую комнату в отдаленной башне, но все то, что совершалось в это время в церкви и во всем мире, оставалось для нее закрытой книгой, и крупные слезы сверкали в ее блестящих черных глазах.
Прошли еще года.
Рыцарь умер, его жена тоже; дети их разбрелись по свету, а всеми забытая сарацинка оставалась все в той же самой отдаленной замковой башне и оттуда по-прежнему слушала звуки органа, доносившиеся до нее, но уже не из замковой церкви, давно была она заперта, а доносились они из церкви соседнего бурга.
Так сидела она в своей башне, а звезда печали все так же ярко горела на ее челе.
Так прошла целая долгая жизнь! Волосы сарацинки не падали уже роскошными черными прядями, глаза ее не сияли огнем, и только звезда печали неизменно горела над ее головой. Но раз ночью вошла к сарацинке в башню высокая женщина, долгожданная гостья, прикоснулась она рукой к ее голове и яркая звезда печали погасла в ее волосах.
Все было кончено для дочери могущественного птолемейского паши.
Когда на другое утро вошла к ней жена привратника, приносившая ей ежедневно пищу, она увидала, что сарацинка лежит со сложенными на груди руками и с лицом, сохранившим светлое и в то же время серьезно-торжественное выражение, а вокруг ее головы сиял венок из звезд — из всех звезд счастья!
Сарацинку похоронили в замковом парке — не место было ей на христианском кладбище; но солнце освещало ее могилу наравне с могилами христиан, и звуки органа из открытых дверей церкви доносились и до нее!
Часы города Страсбурга
Некогда в Страсбурге в одной из самых узких и темных щелей, считавшихся в средние века улицами, в бедном полуразвалившемся доме жил старый механик. Целые дни горел огонь в горне его мастерской, и его лампа далеко за полночь служила маяком для запоздалых прохожих.
Давно поселился здесь старый механик — еще тогда, когда дом, в котором он жил, не представлял собою развалин, когда его дочь, Гута, была крошечной девочкой, едва умевшей ходить, а не невестой Ганса, одного из самых зажиточных граждан города Страсбурга, и когда жена механика была цветущая здоровая женщина, а не лежала на городском кладбище под тяжелым серым камнем.
Да, давно поселился старый механик в узкой улице Страсбурга, и с тех пор целые дни вился дым из трубы его мастерской, и его лампа далеко за полночь служила маяком для запоздалых прохожих. Сначала соседи обращались к механику со своими небольшими заказами — кто замок починить, кто сделать ему похитрее запор для амбара; кто тихонько просил смастерить ему острый кинжал, запрятанный в простую палку: запрещено было горожанам носить оружие, а времена были далеко не безопасные, вот они всячески и хитрили!
Но механик не умел справляться с заказами, исполнял их из рук вон плохо, а иногда и совсем отказывался, отговариваясь тем, что не имел времени.
— Что же делает он? — спрашивали соседи: дым вьется из трубы его мастерской целыми днями, а лампа его далеко за полночь освещает путь запоздалым прохожим.
— Что делает твой отец? — приставали с расспросами к маленькой Гуте.
— Винтики, колесики, замочки! — отвечала умная девочка.
Слухи дошли до цеха. Заказал механику цех слесарей дюжину замков для городской ратуши. Но замки оказались плохи и грубы.
— Какой же ты мастер! —
