Данте Алигьери - Божественная комедия (илл. Доре)

Песнь восемнадцатая

Пятое небо — Марс (окончание) — Шестое небо — Юпитер — Справедливые

Замкнулось вновь блаженное зерцалоВ безмолвной думе, а моя жилаВо мне и горечь сладостью смягчала;

И женщина, что ввысь меня вела,Сказала: «Думай о другом; не я лиВблизи того, кто оградит от зла?»

Я взгляд возвел к той, чьи уста звучалиТак ласково; как нежен был в тот мигСвященный взор, — молчат мои скрижали.

Бессилен здесь не только мой язык:Чтоб память совершила возвращеньеВ тот мир, ей высший нужен проводник.

Одно могу сказать про то мгновенье, —Что я, взирая на нее, вкушалОт всех иных страстей освобожденье,

Пока на Беатриче упадалЛуч Вечной Радости и, в ней сияя,Меня вторичным светом утолял.

«Оборотись и слушай, — побеждаяМеня улыбкой, молвила она. —В моих глазах — не вся отрада Рая».

Как здесь в обличьях иногда виднаБывает сила чувства, столь большого,Что вся душа ему подчинена,

Так я в пыланье светоча святогоПознал, к нему глазами обращен,Что он еще сказать мне хочет слово.

«На пятом из порогов,* — начал он, —Ствола, который, черпля жизнь в вершине,Всегда — в плодах и листьем осенен,

Ликуют духи, чьи в земной долинеСтоль громкой славой прогремели дни,Что муз обогащали бы доныне.

И ты на плечи крестные взгляни:Кого я назову — в их мгле чудеснойМелькнут, как в туче быстрые огни».

И видел я: зарница глубью крестной,Едва был назван Иисус* , прошла;И с действием казалась речь совместной.

На имя Маккавея* проплылаДругая, как бы коло огневое, —Бичом восторга взвитая юла.

Великий Карл с Орландом, эти двоеМой взгляд умчали за собой вослед,Как сокола паренье боевое.

Потом Гульельм и Реноард* свой светПеред моими пронесли глазами,Руберт Гвискар и герцог Готофред.*

Затем, смешавшись с прочими огнями,Дух, мне вещавший, дал постигнуть мне,Как в небе он искусен меж певцами.

Я обернулся к правой стороне,Чтобы мой долг увидеть в Беатриче,В словах иль знаках явленный вовне;

Столь чисто было глаз ее величье,Столь радостно, что блеском превзошлоИ прежние, и новое обличье.

Как в том, что дух все более светлоЛикует, совершив благое дело,Мы видим знак, что рвенье возросло,

Так я постиг, что большего пределаСовместно с небом огибаю круг, —Столь дивно Беатриче просветлела.

И как меняют цвет почти что вдругУ белолицей женщины ланиты,Когда стыдливый с них сбежит испуг,

Так хлынула во взор мой, к ней раскрытый,Шестой звезды благая белизна,Куда я погрузился, с нею слитый.

Была планета Диева* полнаИскрящейся любовью,* чьи частицыЯвляли взору наши письмена.

И как, поднявшись над прибрежьем, птицы,Обрадованы корму, создаютИ круглые, и всякие станицы,

Так стаи душ, что в тех огнях живут,Летая, пели и в своем движеньеТо D, то I, то L сплетали тут.

Сперва они кружили в песнопенье;Затем, явив одну из букв очам,Молчали миг-другой в оцепененье.

Ты, Пегасея* , что даришь умамВеличие во времени далеком,А те — тобой — краям и городам,

Пролей мне свет, чтоб, виденные оком,Я мог их начертанья воссоздать!Дай мощь твою коротким этим строкам!

И гласных, и согласных семью пятьПредстало мне; и зренье отмечалоЗа частью часть, чтоб в целом сочетать.

«Diligite I ustitiam», — сначалаГлагол и имя шли в скрижали той;«Qui Judicatis Terrain»,* — речь кончало.

И в М последнего из слов их стройПребыл недвижным, и Юпитер мнилсяСеребряным с насечкой золотой.

И видел я, как новый сонм спустилсяК вершине М, на ней почить готов,И пел того, к чьей истине стремился.

Вдруг, как удар промеж горящих дровРождает вихрь искрящегося пыла, —Предмет гаданья для иных глупцов, —

Так и оттуда стая светов взмылаИ вверх к различным высотам всплыла,Как Солнце, их возжегшее, судило.

Когда она недвижно замерла, —В той огненной насечке, ясно зримы,Возникли шея и глава орла.

Так чертит мастер неруководимый;Он руководит, он дает просторТой силе, коей гнезда сотворимы.

Блаженный сонм, который до сих порВ лилее М* не ведал превращений,Слегка содвигшись, завершил узор.*

О чистый светоч!* Свет каких камений,И скольких, мне явил, что правый судНисходит с неба, в чьей ты блещешь сени!

Молю тот Разум, где исток берутТвой бег и мощь, взглянуть на клубы дыма,Которые твой ясный луч крадут,*

И вновь разгневаться неукротимоНа то, что местом торга сделан храм,Из крови мук возникший нерушимо.

О рать небес, представшая мне там,Молись за тех, кто бродит, обаянныйДурным примером, по кривым путям!

В былом сражались, меч подъемля бранный;Теперь — отнять стараясь где-нибудьХлеб, любящим Отцом всем людям данный.*

Но ты, строчащий, чтобы зачеркнуть,*Знай: Петр и Павел, вертоград спасая,Тобой губимый, умерли, но суть.

Ты, впрочем, скажешь: «У меня такаяЛюбовь к тому, кто одиноко жилИ пострадал, от плясок умирая,

Что и Ловца и Павла я забыл».*

Песнь девятнадцатая

Шестое небо — Юпитер (продолжение)

Парил на крыльях, широко раскрытых,Прекрасный образ и в себе вмещалВеселье душ, в отрадном frui* слитых.

И каждая была как мелкий лал,В котором словно солнце отражалось,И жгучий луч в глаза мне ударял.

И то, что мне изобразить осталось,Ни в звуках речи, ни в чертах чернил,Ни в снах мечты вовек не воплощалось.

Я видел и внимал, как говорилОрлиный клюв, и «я» и «мой» звучало,Где смысл реченья «мы» и «наш» сулил.

«За правосудье, — молвил он сначала, —И праведность я к славе вознесен,Для коей одного желанья мало.

Я памятен среди земных племен,Но мой пример в народах извращенных,Хоть и хвалим, не ставится в закон».

Так пышет в груде углей раскаленныхЕдиный жар, как были здесь слитыВ единый голос сонмы просветленных.

И я тогда: «О вечные цветыНетленной неги, чьи благоуханьяСлились в одно, отрадны и чисты,

Повейте мне, чтоб я не знал алканья,Которым я терзаюсь так давно,Не обретая на земле питанья!

Хоть в небесах другой стране* даноСлужить зерцалом правосудью бога,Оно от вашей не заслонено.

Вы знаете, как я вам внемлю строго,И знаете сомненье* , тайных мукМоей душе принесшее столь много».

Как сокол, если снять с него клобук,Вращает голову, и бьет крылами,И горд собой, готовый взвиться вдруг,

Так этот образ, сотканный хваламиЩедротам божьим, мне себя явилИ песни пел, неведомые нами.

Потом он начал: «Тот, кто очертилОкружность мира, где и сокровенный,И явный строй вещей распределил,

Не мог запечатлеть во всей вселеннойСвой разум так, чтобы ее пределОн не превысил в мере несравненной.

Тот первый горделивец, кто владелВсем, что доступно созданному было,Не выждав озаренья, пал, незрел.*

И всякому, чья маломощней сила,То Благо охватить возбранено,Что, без границ, само себе — мерило.

Зато и наше зренье, — а оноЛишь как единый из лучей причастноУму, которым все озарено, —

Не может быть само настолько властно,Чтобы его Исток во много разНе видел дальше, чем рассудку ясно.

И разум, данный каждому из вас,В смысл вечной справедливости вникая,Есть как бы в море устремленный глаз:

Он видит дно, с прибрежия взирая,А над пучиной тщетно мечет взгляд;Меж тем дно есть, но застит глубь морская.

Свет — только тот, который восприятОт вечной Ясности; а все иное —Мрак, мгла телесная, телесный яд.

Отныне правосудие живоеТебе раскрыл я и вопрос пресек,Не оставлявший мысль твою в покое.

Ты говорил: «Родится человекНад брегом Инда; о Христе ни словаОн не слыхал и не читал вовек;

Он был всегда, как ни судить сурово,В делах и в мыслях к правде обращен,Ни в жизни, ни в речах не делал злого.

И умер он без веры, не крещен.И вот, он проклят; но чего же ради?Чем он виновен, что не верил он?»

Кто ты, чтобы, в судейском сев наряде,За много сотен миль решать дела,Когда твой глаз не видит дальше пяди?

Все те, чья мысль со мной бы вглубь пошла,Когда бы вас Писанье не смиряло,Сомненьям бы не ведали числа.

О стадо смертных, мыслящее вяло!Благая воля изначала днейОт благости своей не отступала.

То — справедливо, что созвучно с ней;Не привлекаясь бренными благами,Она творит их из своих лучей».

Как аист, накормив птенцов, кругами,Витая над гнездом, чертит простор,А выкормок следит за ним глазами,

Так воспарял, — и так вздымал я взор, —Передо мною образ благодатный,Чьи крылья подвигал такой собор.

Он пел, кружа, и молвил: «Как невнятныТебе мои слова, так искониПути господни смертным непонятны».

Когда недвижны сделались огниСвятого духа, все как знак чудесный,Принесший Риму честь в былые дни,*

Он начал вновь: «Сюда, в чертог небесный,Не восходил не веривший в ХристаНи ранее, ни позже казни крестной.

Но много и таких зовет Христа,Кто в день возмездья будет меньше prope*К нему, чем те, кто не знавал Христа.

Они родят презренье в эфиопе,Когда кто здесь окажется, кто — там,Навек в богатом или в нищем скопе.*

Что скажут персы вашим королям,Когда листы раскроются для взора,Где полностью записан весь их срам?

Там узрят, средь Альбертова позора,Как пражская земля разорена,О чем перо уже помянет скоро;*

Там узрят, как над Сеной жизнь скудна,С тех пор как стал поддельщиком металлаТот, кто умрет от шкуры кабана;*

Там узрят, как гордыня обуялаШотландца с англичанином,* как имВ своих границах слишком тесно стало.

Увидят, как верны грехам земнымИспанец и богемец,* без печалиМирящийся с бесславием своим;

Увидят, что заслуги засчиталиХромцу ерусалимскому чрез I,А через М — обратное вписали;*

Увидят, как живет в скупой грязиТот, кто над жгучим островом вельможен,*Где для Анхиза был конец стези;*

И чтобы показать, как он ничтожен,О нем напишут с сокращеньем слов,Где многий смысл в немного строчек вложен.

И обличатся в мерзости греховИ брат, и дядя,* топчущие рьяноЧесть прадедов и славу двух венцов.

И не украсят царственного санаНорвежец, португалец или серб,Завистник веницейского чекана.*

Блаженна Венгрия, когда ущербСвой возместит!* И счастлива Наварра,Когда горами оградит свой герб!*

Ее остерегают от удараСтон Никосии, Фамагосты крик,Которых лютый зверь терзает яро,

С другими неразлучный ни на миг».*

Песнь двадцатая