Данте Алигьери - Божественная комедия (илл. Доре)

Песнь семнадцатая

Пятое небо — Марс (продолжение)

Как вопросить Климену* , слыша новость,Его встревожившую, поспешилТот, кто в отцах родил к сынам суровость,*

Таков был я, и так я понят былИ госпожой, и светочем священным,Который место для меня сменил.

И Беатриче: «Пусть не будет пленнымОгонь желанья; дай ему пылать,Отбив его чеканом сокровенным;

Не потому, чтобы ты мог сказатьНам новое, а чтобы приучиться,Томясь по влаге, жажды не скрывать».

«Мой ствол, чей взлет в такие выси мчится,Что, как для смертных истина ясна,Что в треугольник двум тупым не влиться,

Так ты провидишь все, чему данаВозможность быть, взирая к Средоточью,В котором все совместны времена, —

Когда Вергилий мне являл воочьюУтес, где дух становится здоров,И мертвый мир, объятый вечной ночью,

Немало я услышал тяжких словО том, что в жизни для меня настанет,Хотя к ударам рока я готов;

Поэтому мои желанья манитУзнать судьбу моих грядущих лет;Стрела, которой ждешь, ленивей ранит».

Так я промолвил, вопрошая свет,Вещавший мне; так, повинуясь строго,Я Беатриче выполнил завет.

Не притчами, в которых вязло многоГлупцов, когда еще не пал, заклан,Грехи людей принявший агнец бога,*

Но ясной речью был ответ мне дан,Когда отец, пекущийся о чаде,Сказал, улыбкой скрыт и осиян:

«Возможное, вмещаясь в той тетради,Где ваше начерталось вещество,Отражено сполна в предвечном взгляде,

Не став необходимым оттого,Как и ладьи вниз по реке движеньеОт взгляда, отразившего его.

Оттуда* так, как в уши входит пеньеОрганных труб, все то, что предстоитТебе во времени, мне входит в зренье.

Как покидал Афины Ипполит,Злой мачехой гонимый в гневе яром,*Так и тебе Флоренция велит.*

Того хотят, о том хлопочут с жаромИ нужного достигнут без трудаТам, где Христос вседневным стал товаром.*

Вину молва возложит, как всегда,На тех, кто пострадал; но злодеяньяИзобличатся правдой в час суда.

Ты бросишь все, к чему твои желаньяСтремились нежно; эту язву намВсего быстрей наносит лук изгнанья.

Ты будешь знать, как горестен устамЧужой ломоть, как трудно на чужбинеСходить и восходить по ступеням.

Но худшим гнетом для тебя отнынеОбщенье будет глупых и дурных,Поверженных с тобою в той долине.

Безумство, злость, неблагодарность ихТы сам познаешь;* но виски при этомНе у тебя зардеют,* а у них.

Об их скотстве объявят перед светомПоступки их; и будет честь тебе,Что ты остался сам себе клевретом.

Твой первый дом в скитальческой судьбеТебе создаст Ломбардец знаменитый,*С орлом святым над лестницей в гербе.

Тебя укроет сень такой защиты,Что будут просьба и ответ у васВ порядке необычном перевиты.

С ним будет тот,* кто принял в первый часТакую мощь от этого светила,*Что блеском дел прославится не раз.

Его толпа еще не отличилаПо юности, и небо вечный сводВокруг него лишь девять лет кружило;

Но раньше, чем Гасконец проведетВысокого Арриго,* безразличьеК богатствам и к невзгодам в нем сверкнет.

Так громко щедрое его величьеПрославится, что даже у враговОно развяжет их косноязычье.

Отдайся смело под его покров;Через него судьба преобразитсяДля многих богачей и бедняков.

В твоем уме о нем да впечатлится,Но ты молчи…» — и тут он мне открылНевероятное для очевидца.

Затем добавил: «Сын, я пояснилТо, что тебе сказали; козни этиКруговорот недальний затаил.

Но не завидуй тем, кто ставил сети:Давно отмщенной будет их вина,А ты, как прежде, будешь жить на свете».

Когда я понял, что завершенаРечь праведной души и что основа,Которую я подал, заткана,

Я произнес, как тот, кто от другогоСовета ждет, наставника ценя,В желаньях, в мыслях и в любви прямого:

«Я вижу, мой отец, как на меняНесется время, чтоб я в прах свалился,Раз я пойду, себя не охраня.

Пора, чтоб я вперед вооружился,Дабы, расставшись с краем, всех милей,Я и других чрез песни не лишился.

В безмерно горьком мире, и, поздней,Вдоль круч, с которых я, из рощ услады,Взнесен очами госпожи моей,

И в небе, от лампады до лампады,Я многое узнал, чего вкуситьНе все, меня услышав, будут рады;

А если с правдой побоюсь дружить,То средь людей, которые бы звалиНаш век старинным, вряд ли буду жить».

Свет, чьи лучи улыбку облекалиМной найденного клада, засверкал,Как отблеск солнца в золотом зерцале,

И молвил так: «Кто совесть запятналСвоей или чужой постыдной славой,Тот слов твоих почувствует ужал.

И все-таки, без всякой лжи лукавой,Все, что ты видел, объяви сполна,И пусть скребется, если кто лишавый!

Пусть речь твоя покажется дурнаНа первый вкус и ляжет горьким гнетом, —Усвоясь, жизнь оздоровит она.

Твой крик пройдет, как ветер по высотам,Клоня сильней большие дерева;И это будет для тебя почетом.

Тебе явили в царстве торжества,И на горе, и в пропасти томленьяЛишь души тех, о ком живет молва, —

Затем что ум не чует утоленьяИ плохо верит, если перед нимПример, чей корень скрыт во тьме забвенья,

Иль если довод не воочью зрим».

Песнь восемнадцатая

Пятое небо — Марс (окончание) — Шестое небо — Юпитер — Справедливые

Замкнулось вновь блаженное зерцалоВ безмолвной думе, а моя жилаВо мне и горечь сладостью смягчала;

И женщина, что ввысь меня вела,Сказала: «Думай о другом; не я лиВблизи того, кто оградит от зла?»

Я взгляд возвел к той, чьи уста звучалиТак ласково; как нежен был в тот мигСвященный взор, — молчат мои скрижали.

Бессилен здесь не только мой язык:Чтоб память совершила возвращеньеВ тот мир, ей высший нужен проводник.

Одно могу сказать про то мгновенье, —Что я, взирая на нее, вкушалОт всех иных страстей освобожденье,

Пока на Беатриче упадалЛуч Вечной Радости и, в ней сияя,Меня вторичным светом утолял.

«Оборотись и слушай, — побеждаяМеня улыбкой, молвила она. —В моих глазах — не вся отрада Рая».

Как здесь в обличьях иногда виднаБывает сила чувства, столь большого,Что вся душа ему подчинена,

Так я в пыланье светоча святогоПознал, к нему глазами обращен,Что он еще сказать мне хочет слово.

«На пятом из порогов,* — начал он, —Ствола, который, черпля жизнь в вершине,Всегда — в плодах и листьем осенен,

Ликуют духи, чьи в земной долинеСтоль громкой славой прогремели дни,Что муз обогащали бы доныне.

И ты на плечи крестные взгляни:Кого я назову — в их мгле чудеснойМелькнут, как в туче быстрые огни».

И видел я: зарница глубью крестной,Едва был назван Иисус* , прошла;И с действием казалась речь совместной.

На имя Маккавея* проплылаДругая, как бы коло огневое, —Бичом восторга взвитая юла.

Великий Карл с Орландом, эти двоеМой взгляд умчали за собой вослед,Как сокола паренье боевое.

Потом Гульельм и Реноард* свой светПеред моими пронесли глазами,Руберт Гвискар и герцог Готофред.*

Затем, смешавшись с прочими огнями,Дух, мне вещавший, дал постигнуть мне,Как в небе он искусен меж певцами.

Я обернулся к правой стороне,Чтобы мой долг увидеть в Беатриче,В словах иль знаках явленный вовне;

Столь чисто было глаз ее величье,Столь радостно, что блеском превзошлоИ прежние, и новое обличье.

Как в том, что дух все более светлоЛикует, совершив благое дело,Мы видим знак, что рвенье возросло,

Так я постиг, что большего пределаСовместно с небом огибаю круг, —Столь дивно Беатриче просветлела.

И как меняют цвет почти что вдругУ белолицей женщины ланиты,Когда стыдливый с них сбежит испуг,

Так хлынула во взор мой, к ней раскрытый,Шестой звезды благая белизна,Куда я погрузился, с нею слитый.

Была планета Диева* полнаИскрящейся любовью,* чьи частицыЯвляли взору наши письмена.

И как, поднявшись над прибрежьем, птицы,Обрадованы корму, создаютИ круглые, и всякие станицы,

Так стаи душ, что в тех огнях живут,Летая, пели и в своем движеньеТо D, то I, то L сплетали тут.

Сперва они кружили в песнопенье;Затем, явив одну из букв очам,Молчали миг-другой в оцепененье.

Ты, Пегасея* , что даришь умамВеличие во времени далеком,А те — тобой — краям и городам,

Пролей мне свет, чтоб, виденные оком,Я мог их начертанья воссоздать!Дай мощь твою коротким этим строкам!

И гласных, и согласных семью пятьПредстало мне; и зренье отмечалоЗа частью часть, чтоб в целом сочетать.

«Diligite I ustitiam», — сначалаГлагол и имя шли в скрижали той;«Qui Judicatis Terrain»,* — речь кончало.

И в М последнего из слов их стройПребыл недвижным, и Юпитер мнилсяСеребряным с насечкой золотой.

И видел я, как новый сонм спустилсяК вершине М, на ней почить готов,И пел того, к чьей истине стремился.

Вдруг, как удар промеж горящих дровРождает вихрь искрящегося пыла, —Предмет гаданья для иных глупцов, —

Так и оттуда стая светов взмылаИ вверх к различным высотам всплыла,Как Солнце, их возжегшее, судило.

Когда она недвижно замерла, —В той огненной насечке, ясно зримы,Возникли шея и глава орла.

Так чертит мастер неруководимый;Он руководит, он дает просторТой силе, коей гнезда сотворимы.

Блаженный сонм, который до сих порВ лилее М* не ведал превращений,Слегка содвигшись, завершил узор.*

О чистый светоч!* Свет каких камений,И скольких, мне явил, что правый судНисходит с неба, в чьей ты блещешь сени!

Молю тот Разум, где исток берутТвой бег и мощь, взглянуть на клубы дыма,Которые твой ясный луч крадут,*

И вновь разгневаться неукротимоНа то, что местом торга сделан храм,Из крови мук возникший нерушимо.

О рать небес, представшая мне там,Молись за тех, кто бродит, обаянныйДурным примером, по кривым путям!

В былом сражались, меч подъемля бранный;Теперь — отнять стараясь где-нибудьХлеб, любящим Отцом всем людям данный.*

Но ты, строчащий, чтобы зачеркнуть,*Знай: Петр и Павел, вертоград спасая,Тобой губимый, умерли, но суть.

Ты, впрочем, скажешь: «У меня такаяЛюбовь к тому, кто одиноко жилИ пострадал, от плясок умирая,

Что и Ловца и Павла я забыл».*

Песнь девятнадцатая