Приключения десяти принцев - Дандин
Вот поэтому-то, выплакавшись вволю и не желая пережить министра-праведника, я приготовляю себе петлю».
Продолжение рассказа Артапала
Узнав таким образом о несчастии отца моего, я расплакался и сказал: «Друг мой, зачем от тебя скрываться! Тот самый мальчик, которого добрая фея Таравали подобрала и передала на руки царице Васумати для воспитания из него будущего слуги царю Раджавахане, этот мальчик — я! Чтобы освободить отца, я был бы в состоянии уничтожить целую тысячу хорошо вооруженных солдат. Но дело в том, что во время суматохи, пока я до него доберусь, кто-нибудь может вонзить в него кинжал, и все мое предприятие не будет иметь смысла. Так масло, брошенное не в огонь, а на пепел, не даст никогда пламени».
Не успел я произнести эти слова, как большая очковая змея подняла свою голову из щели в стене, окружавшей храм. Усыпив ее с помощью волшебных средств, я взял ее в руки и сказал Пурнабадру: «Дорогой мой, вот то, что нам нужно! Когда приведут отца на казнь, я, никем не замеченный, буду присутствовать в толпе и выпущу на него эту змею, которая как будто случайно его ужалит. Действие же яда я остановлю, так что все сочтут отца мертвым и оставят его в покое. Не бойся ничего, ступай к моей матери и сообщи ей о моем плане. Скажи ей так: «Ваш сын был подобран доброй феей и передан в руки царицы Васумати. Теперь он здесь, и, узнав от меня о судьбе отца своего, он для спокойствия его придумал вот такой-то план. Не бойся ничего, а пошли доложить царю следующее: «Таков, говорят, закон воинской чести, что следует одинаково бороться с врагом, независимо от того, приходится ли он родственным или нет. Но закон женской верности заставляет жену следовать судьбе мужа, независимо от того, был ли он хороший или дурной муж. В силу этого закона я должна одновременно с его телом подняться на погребальный костер и погибнуть в огне. Разреши мне исполнить последнее мое желание, последний мой долг!» В ответ на это царь, наверное, даст разрешение. Тогда ты возьмешь тело отца к себе домой и положишь его на ложе, устроенное из священной травы дарба[94] в укромном месте за занавеской, а сама будешь находиться там же, одевшись в траурное одеяние».
Я же пройду через задний двор, и ты впустишь меня, после чего я верну отца к жизни, а в дальнейшем мы поступим так, как он посоветует».
На это Пурнабадр ответил: «Хорошо!» — и поспешно удалился.
На главной городской площади около того места, откуда провозглашаются указы правительства, росло большое тамариндовое дерево с громадными и частыми ветвями. В день, назначенный для казни, я взобрался на него и притаился в его ветвях. Народ, собиравшийся посмотреть на казнью также устраивался, кто куда мог, повыше. Слышались всякие разговоры. Но вот привели моего отца с руками, связанными сзади, как у вора. За ним следовала с громкими кликами большая толпа народа. Его поставили как раз недалеко от меня, и палач троекратно провозгласил смертный приговор: «Этот министр Камапал стремился завладеть престолом и предательски отравил царя Чандасинха и его наследника Чандагоша. Затем, когда царь Синхагош достиг совершеннолетия, он вознамерился извести также и его. Вполне доверяя министру Шиванагу, он пригласил его в тайное место, где в его присутствии подговаривал двух лиц, Стуна и Ангараварша, убить царя. Однако те были ему преданы и выдали тайну. Посему этот брамин, стремившийся стать царем, должен по закону быть лишен зрения. Для приведения приговора в исполнение преступник приведен сюда, и ему будут вырваны глаза. Если бы нашелся еще и другой такой же злоумышленник, то царь равным образом наложит на него соответствующее наказание».
Выслушав этот приговор, толпа зашумела, я же воспользовался этим и бросил на отца моего змею, которая при этом широко распустила свою шею. Я сделал вид, что перепугался, и сполз с дерева, затем незаметно применил средство, сохранявшее жизнь отцу от укуса, рассвирепевшей змеи, и сразу остановил распространение яда. Но он упал на землю, на вид совершенно мертвый. Я проговорил: «Правду говорят, что именно божеское наказание постигает того, кто посягает на царя. Ведь вот царь хотел его лишить зрения, а судьба лишила его самой жизни!» Некоторые из присутствовавших одобрили мое замечание, другие же запротестовали. А змея тем временем ужалила палача; народ перепугался и стал разбегаться, она воспользовалась свободной дорогой и уползла.
Пурнабадр объяснил моей матери смысл всего происшедшего, вследствие чего она, несмотря на такое несчастье, не очень перепугалась. Сопровождаемая немногочисленными служанками, она пешком смело подошла к месту казни и, положив голову отца себе на колени, села и обратилась к царю с такими словами: «Это мой муж! Злоумышлял ли он против тебя или нет, знает только судьба. Я об этом не забочусь. Какое мне дело! Но я опозорила бы весь свой род, если бы не последовала судьбе того, кому перед алтарем я была отдана. Поэтому прошу тебя, разреши мне вместе с моим мужем взойти на могильный костер!»
Выслушав эти слова, царь смилостивился и приказал: «Пусть совершится обряд, свойственный нашему роду, и пусть будет отдан последний долг мужу сестры моей и совершены по нем поминки!»
Тем временем палач скончался. Все усилия знахарей заговорить действие яда оказались тщетными, вследствие (тайного) противодействия моих чар. Видя это, царь подумал, что ведь Камапал был укушен той же змеей, и, убежденный в том, что он также окончательно мертв, пожелал сделать жест великодушия и разрешил перевезти тело отца домой. Мы перевезли его к себе и положили в скрытом месте на ложе из священной травы. Мать моя надела предсмертный наряд, трогательно попрощалась с подругами, несколько раз помолилась богам-хранителям дома своего, постаралась удержать служанок от рыданий и, наконец, вошла одна в ту комнату, где лежало тело моего отца. Пурнабадр свел меня туда же еще до того, и я, исполняя роль птицы Гаруды[95], врага змей, уничтожил действие яда, так что мать моя увидала своего мужа уже выздоровевшим. Она была в высшей степени обрадована, слезы радости хлынули из ее глаз и покрыли все лицо ее. Сначала она поклонилась в ноги мужу, а затем снова и снова принималась обнимать меня, прижимая меня к своей груди, из которой показались капли молока; наконец, голосом, прерывавшимся от волнения и слез, она проговорила: «Сын мой, я недоумеваю, за что ты меня так любишь? Я
