Отречение. Роман надиктован Духом Эммануэля - Франсиско Кандидо Хавьер
— Я признаю, что подобные перспективы могут быть тебе в тягость, но думаю, что счастье Алкионы и потребности Робби оправдают твою жертву. Думаю, что окрестности Авилы уже дали этим двум детям максимум своего опыта. И теперь я слегка опасаюсь за моего племянника. Алкиона дала нам мощный пример веры и жертвы, отвергнув предложения пылкого молодого человека, принесённого в жертву своему призванию; поэтому, может, настал час теперь поддержать благородную девушку, принеся бальзам на её измученное сердце? Поскольку, несмотря на свой здравый смысл и величие души, она не должна испытывать недостатка в любви. Это бесспорно. Я считаю, что было бы жестоко ежедневно подвергать её боли. Каждая деталь в церкви, каждый пейзаж Авилы в её томных глазах несёт образ мучительной и неудовлетворённой любви. С другой стороны, предчувствую в своём племяннике очевидную неспособность к отречению. По-моему, он наметил лишь перемирие, но никак не отказ от своих планов. И когда мы менее всего будем ожидать этого, он вернётся к теме с новыми аргументами. Не считаешь ли ты, что нам стоило бы избавить Алкиону от подобных искушений? Я очень доверяю ей, её безупречному поведению и думаю, что эта мера будет благотворной для её ещё молодого и подверженного влиянию разума.
— Подобные размышления достойны всяческого уважения, но Париж мне кажется таким далёким!
— И тем не менее, переезд в другую область Испании ничего бы не дал. Поскольку мой племянник очень быстро нашёл бы предлог для встреч с Алкионой. А то, что вы говорите о путешествии в Северную Америку, во Францию или в Англию, в этом смысле облегчают нам решение проблемы.
— Вы правы, — сражённая доводами, ответила дочь дона Игнация.
— Тогда подумаем над этим, — заключил старый священник, — исходя из принципа, что в любовных ранах расстояние всегда служило хорошим лекарством, ведущим к благоприятным реакциям.
Жена Сирила принялась размышлять о правильности подобной инициативы, а затем сообщила дочери об их планах. Алкиона взорвалась радостью, ограниченное пространство Авилы теснило ей душу, недобрые замечания раздражали её, но она говорила об этом, лишь радуясь этой новой идее. Она, скорее, размышляла о плохом самочувствии матери и новых перспективах для образования Робби. Реакция девушки вызвала новый прилив энтузиазма у Мадлен. И были организованы первые приготовления, к великому удивлению отца Шарля.
И пока Дамиан сообщал в Париж о своём решении покинуть Испанию, дочь дона Игнация продала ферму семье Эстигаррибия. Она без труда сделала это, поскольку ей старые друзья Долорес и Жан-де-Дье уехали в колонию с некоторыми материальными накоплениями, согласно мерам, принятым у нанимателей того времени. Что касается остального, Авила не оставит у неё больших сожалений. Поддерживаемая надеждами своей дочери, она решилась на отъезд, и всё это, даже несмотря на то, если ей придётся противостоять ещё большим трудностям во французской столице. Она оставалась в некоторой нерешительности по нескольким пунктам отъезда, но Алкиона неизменно рассеивала её последние опасения. Работы в большом городе хватит на всех. Шитьё везде было хорошо оплачиваемой услугой. К тому же, у Робби будет возможность утвердиться в своём музыкальном образовании. Отец Дамиан заметил, что, возможно, он найдёт себе применение, играя на скрипке в церкви. Так, Мадлен, охваченная сборами, уже с явным удовольствием и нетерпением ждала дня отъезда.
Кленеген, в свою очередь, хранил сдержанность. Его опекун доверил ему церковь Сен-Венсан со строгими рекомендациями. Он в особенности дал почувствовать рамки его ответственности и склонял его к смирению, к принесению жертвы на священный огонь своей задачи. Но Шарль, казалось, был далёк от религиозной практики. Алкиона была единственной его заботой. Сколько раз он пытался оказаться в компании своей дорогой спутницы, чтобы облегчить свой пыл, но всегда натыкался на выразительное благородство её христианской души, моля во имя божественной воли исполнить свой долг.
Накануне разлуки, которая оставит его погружённым в тревожное отчаяние, он пришёл навестить её, чтобы наедине с ней объясниться до окончательной разлуки. После долгих изложений чувств, выражавших его глубокую боль, он сказал:
— Не знаю, смогу ли я всегда выносить свой плен, в котором оказался. Я словно птица в клетке, жаждущая свободы…
— Мы все рабы Христовы, — в смирении отрезала она.
— Я сделаю всё возможное, чтобы жить в уважении истин, которым ты меня научила; но если однажды я буду вынужден изменить свой путь, я поеду искать тебя во Францию или Америку, чтобы построить здание нашего счастья…
В крайнем волнении Алкиона предупредила его:
— Надеюсь, ты никогда не будешь вмешиваться в намерения Божьи, даже перед лицом самых сильных причин, поскольку, прежде всего, Шарль, я думаю, именно от света небесного мы должны ждать нашего счастья.
Воспитанник Дамиана умолк, и разговор их продолжился взаимными обещаниями любви.
Утром следующего дня последние слова прощания вызвали обильные слёзы. Растроганный, он обнял своего старого дядю и выразил каждому свою признательность и любовь, желая им счастливого путешествия. Алкиона была в слезах. Долг громко звучал в ней, но разлука заставляла страдать самые глубинные фибры её души. В последний момент она разразилась рыданиями. Дамиан испытывал глубокое волнение. Мадам Виламиль была в состоянии прострации. Только Робби выражал свою большую радость при мысли об этом новом приключении, очарованный своими новыми одеяниями.
Спутник по общему