Освобождение. Через Дух Андрэ Луиса - Франсиско Кандидо Хавьер
Почему же мы, ничтожные черви земли перед небесной звездой, если сравнивать с Тобой, побоимся протянуть щедрые руки тем, кто ещё не понимает нас?!…
Инструктор придал трогательные интонации последним словам своей молитвы.
У нас с Элои глаза наполнялись слезами, в то время, как ошеломлённый Сальданья отступал к одному из тёмных углов этой грустной камеры.
Постепенно Губио преобразился. Мощные вибрации молитвы, вырвавшейся из его сердца, изгнали тёмные частицы, которыми он был покрыт с тех пор, как мы проникли в исправительную колонию, где нас встретил Грегорио, и возвышенный свет исходил теперь от его лица, которое слёзы любви и понимания омывали в непередаваемой красоте.
Казалось, он прятал неизвестную лампу на своей груди и своём челе, лампу, которая посылала световые лучи интенсивно-голубого цвета, в то время, как перед нашими ошеломлёнными глазами гармоничная нить необъяснимого света связывала его с Небесами.
Когда пауза завершилась, он излил весь этот свет, окутывавший его, на три существа, которых он приютил у себя на коленях, и сказал:
Для них, Господи, лежащих здесь в плотных тенях, мы просим Твоего благословения!
Развяжи их, Учитель милосердия и сочувствия, освободи их, чтобы они обрели равновесие и вспомнили себя…
Помоги им очиститься в эмоциях священной любви, забыв навсегда о низших страстях.
Пусть ощутят они Твою чувственную нежность, потому что они тоже любят и ищут Тебя подсознательно, хоть и остаются терзаемы в глубокого долине тёмных и деградирующих чувств…
В этот момент ориентер умолк. Интенсивные потоки света, исходившие из невидимых для наших глаз рук, окружили его. С заметным волнением Губио стал проводить магнетические пассы над каждым из этих трёх несчастных, а затем сказал воплощённому молодому человеку:
— Хорхе, вставай! Ты свободен для необходимого исправления.
Молодой человек поморгал глазами, словно только что проснулся после тревожного кошмара. Скоро тревога и грусть пропали с его лица. Он машинально подчинился полученному приказу, выпрямившись, с абсолютным контролем над своим разумом.
Вмешательство благодетеля разорвало цепи, сдерживавшие его около развоплощённых родителей, освободив этим самым и его психические функции.
Присутствовавший здесь же Сальданья в слезах вскричал:
— Сын мой! Сын мой!…
Больной не расслышал восклицаний, родившихся из отцовского энтузиазма, но подошёл к простой кровати, где с неожиданной безмятежностью улёгся и заснул.
Побеждённый лучшими побуждениями, мучитель Маргариты приблизился к нашему руководителю с видом смиренного ребёнка, столкнувшегося с превосходством учителя. Но прежде, чем он смог взять его руки, скорее всего, чтобы поцеловать, Губио просто попросил его:
— Сальданья, успокойся. Наши друзья сейчас проснутся.
Он тронул голову Ирасемы, и несчастная мать Хорхе пришла со стоном в себя:
— Где я?!…
Но, обнаружив присутствие своего мужа, она стала звать его по знакомому ей имени и вскричала в расстроенных чувствах:
— Помоги мне! Где наш сын? Наш сын?!
Затем она заговорила как человек, который обрёл любимого человека после долгого его отсутствия.
Одержатель больной, особенно интересовавший нас, тронутый до самых интимных струн своего существа, проливал теперь обильные слёзы и инстинктивно искал взглядом Губио, чтобы безмолвно просить его принять меры к спасению.
— В каком дурном сне я так задержалась? — спрашивала несчастная сестра, рыдая в конвульсиях. — Что это за грязная камера? Неужели это правда… и мы уже по ту сторону могилы?
И в приступе отчаяния добавила:
— Я боюсь демонов! Я боюсь демонов! О, Боже мой! Спаси меня, спаси!…
Наш Инструктор обратился к ней с ободряющими словами и указал ей на сына, который отдыхал рядом с нами.
Постепенно придя в себя, она спросила Сальданью, почему тот молчит, почему ему не хватает слов, полных любви и доверия, как было раньше, на что палач Маргариты многозначительно ответил:
— Ирасема, я ещё не научился быть полезным… Я не умею никого утешать.
В этот миг проснувшаяся страдающая мать заинтересовалась своей несчастной подружкой, которая перемещала правую руку к горлу. С трудом признавая, что речь идёт о её невестке, ставшей неузнаваемой, она грустно позвала:
— Ирен! Ирен!
Губио вмешался со своей силой будильника, распространяя мощные энергии в центры мозга существа, остававшегося угнетённым.
Прошли несколько мгновений, и невестка Сальданьи зашлась в страшном крике.
Она почувствовала, что ей трудно произносить слова. Она шумно задыхалась, охваченная бесконечной тревогой.
Ориентер проворно подхватил её руки в свои и стал посылать женщине магнетические успокаивающие пассы на голосовую щель и особенно вдоль вкусовых бугорков, таким образом успокоив её.
И хотя самоубийца и проснулась, она не выказывала признаков осознания, хотя бы и относительного, самой себя. Она ни в коей мере не могла вспомнить, что её тело сейчас разлагается в могиле. Она представляла собой совершенный тип сомнамбулы, которого внезапно разбудили.
Она сделала несколько шагов в направлении своего супруга, который вновь обрёл свои собственные способности, и громогласно воскликнула:
— Хорхе! Хорхе! Слава Богу, яд не убил тебя! Прости мне мой необдуманный поступок… Я постараюсь отомстить за тебя! Я убью судью, который приговорил тебя к таким жестоким страданиям!
Видя, что супруг, вопреки её ожиданиям, не реагирует, она стала молить его:
— Послушай меня! Ответь мне! Где я всё это время спала? А наша дочь? Где она?
Но её муж, который освободился от её прямого влияния в своих периспритных центрах, сохранял то же флегматичное и бесстрастное состояние человека, с трудом догадывающегося о своё собственном положении.
И снова Губио подошёл к Ирен и сказал:
— Успокойся, дочь моя!
— Мне, успокоиться? Мне? — запротестовала несчастная. — Я хочу вернуться домой… Эта клетка душит меня… Господин, прошу вас! Отведите меня домой. Моего мужа несправедливо посадили в тюрьму… Он, наверное, потерял рассудок… Он не слышит меня, не отвечает мне. А я чувствую, что у меня в горле смертельный яд… мне нужна моя дочь и врач!
Но ориентер, гладя её сморщенный в испуге лоб, ответил ей грустным голосом:
— Дочь моя, двери твоего дома в мире закрылись для твоей души вместе с глазами тела, которое ты потеряла. Твой супруг освобождён от обязательств земного брака, а твоя дочь уже давно принята в другую семью. Поэтому важно, чтобы ты восстановилась, чтобы ты могла оказать им все услуги, которые хочешь.
Несчастная сущность упала на колени, всхлипывая:
— Значит, я мертва? Значит, смерть — худшая трагедия, чем жизнь? — восклицала она в отчаянии.
— Смерть — это простая перемена одежды, — спокойно объяснил Губио, — мы — то, что мы есть. После погребения мы не находим ничего, кроме рая или ада, который мы сами создали.
И смягчив голос, чтобы поговорить, как если бы это делал отец, он взволнованно продолжил:
— Зачем выбрасывать
