Олег Гор - Просветленные не ходят на работу
– Ну нет… как это возможно?
– Вот видишь, твои желания в конечном итоге тоже обусловлены твоим сознанием, и та ситуация, в которой человек якобы делает выбор, выбором на самом деле не является. Течение кармы обычно таково, что есть лишь один вариант, определенный нынешним состоянием того потока восприятия, о котором идет речь.
– Так значит, свободы воли не существует, – повторил я с упавшим сердцем.
– Свобода есть, – сказал брат Пон. – Только она не в обстоятельствах и событиях. Осознание – вот наша свобода.
– Это как?
– Вот смотри, ты на улице столкнулся с кем-то, тебя обругали, послали подальше. Совершенно обусловленный момент, избежать которого ты не мог при всем желании, – увидев сомнение на моем лице, он добавил: – Каким образом можно уклониться от события, о приближении которого ты не знаешь?
– Понятно, что никаким, – я развел руками.
– Зато у тебя есть свобода в том, как воспринять и как отреагировать на эту стычку. Можно разозлиться на слепошарого придурка, который не видит дальше своего носа, и целый день вспоминать, можно забыть мгновенно, как ничего не стоящий эпизод, а можно и порадоваться.
– И чему тут радоваться? – удивился я.
– Тому, что это событие позволило тебе развязать пусть небольшой, но узелок черной кармы. Вспомни, что я рассказывал тебе в Нонгкхае. Хотя тогда ты больше интересовался тем, как бы не облевать кого из прохожих, чем моими умными речами.
На чемпионате мира по ехидству брат Пон занял бы место в десятке, первое ему бы не отдали потому, что он не удержался бы от насмешек над судьями.
– Когда-то в прошлом я нахамил кому-то и теперь нахамили мне? – предположил я.
– В грубом приближении – да, – согласился он. – Негативная энергия исчезла. Можно ликовать.
Ну да, такой взгляд на ситуацию мне в голову не приходил.
– Теперь займемся цепью взаимозависимого происхождения, рассмотрим ее по этапам… Слепец – это, как ты можешь догадаться, невежество, о котором мы не раз говорили… Горшечник с горшками – те факторы, что формируют конкретные условия данного воплощения…
Обезьяну, или сознание, привыкшее хвататься за любой раздражитель, что попадется ему в лапы, я нарисовал быстро. Принялся за человека в лодке посреди океанских волн, символ того, что пустившееся в плавание по Сансаре существо находится во власти стихии жизни.
Плавсредство у меня вышло сначала излишне карикатурным, а попытавшись исправить этот недостаток, я чуть не утонул в деталях – руль на корме, свисающий из дыры в борту якорь, спасательный круг над бортом.
Но к счастью, я вовремя остановился.
Косыми штрихами изобразив бурное волнение, я осознал, что в лесу начинает темнеть. Человечка, снарядившего судно без парусов и весел, придется дорисовать в следующий раз.
Когда этот раз случится, я не знал, поскольку не мог заглянуть в голову брата Пона. Не имел возможности определить, какие планы он имеет насчет меня: с него станется загрузить ученика хозяйственными делами на пару дней так, что времени не останется даже на медитацию, не говоря уже о рисунке.
Но такая непредсказуемость меня теперь не нервировала и не возмущала.
Желание поскорее закончить бхавачакру мою душу если и посещало, то крайне редко и мимолетно, так что даже осознавать не требовалось, чтобы оно растаяло без следа.
– А, приплелся-таки, лесной отшельник, – поприветствовал меня брат Пон, когда я появился около вата. – Иди сюда, у меня для тебя есть кое-что новое, кое-что интересное.
Он сидел под навесом, а перед ним на прямоугольнике белой ткани лежали какие-то фигурки.
Опустившись наземь напротив монаха, я разглядел, что это улыбающиеся божества, сидящие в позе лотоса, вроде тех, что встречаются в буддийских храмах Китая, но никак не Таиланда.
– Это пять великих бодхисаттв, достигших просветления и давших обет помогать всем живым существам, что ищут освобождения, – сказал монах, взяв одну из фигурок, ту, что с зеленой кожей. – Познакомься, это Амогхасиддхи…
Так же он назвал остальных: Вайрочана, Амитабха, Акшобхья и Ратнасамбхава.
Фигурки, несмотря на сходство, различались одеждой, чертами и выражением лиц, положением рук, всякими атрибутами вроде скипетров, цветочных гирлянд и сережек в ушах. Они были сантиметров по сорок в высоту, а материалом для их изготовления послужило, судя по всему, дерево.
– На, погляди, – велел брат Пон, передавая мне белоснежного Вайрочану. – Красивые, правда?
Я поспешил согласиться – статуэтки вырезали с необычайным искусством, а затем не пожалели ярких красок.
– Будучи послушником, я изготовил их, – сказал монах, и глаза его чуть затуманились. – Потратил год, если не больше, но зато наставник мой остался доволен. Теперь твоя очередь.
– Э… в чем?
– Ты должен будешь сделать такие же.
– Но я не смогу! – я замотал головой и торопливо положил Вайрочану на место. – Руки кривые! Я даже с рисунком еле-еле управляюсь, куда мне до такого! Нет-нет-нет! Это же настоящие произведения искусства!
– Сделаешь какие сможешь, – брат Пон смотрел на меня с непреклонным выражением, означавшим, что он не отступит. – Главное, чтобы их можно было узнать. Амитабха должен отличаться от Акшобхьи, ну и так далее… Нож я тебе дам, не бойся.
И он торжественно положил на белую ткань короткий клинок с острым изогнутым лезвием.
– Но когда! – воскликнул я. – У меня и так не хва…
– У себя в обиталище ты найдешь керосиновую лампу, – перебил он меня. – Заправленную. Когда закончится, то бочонок с керосином стоит на складе, сам зальешь. Там ничего сложного.
– А материал? Я же не знаю, какое дерево… – возражал я без пыла, больше по инерции, но в душе моей поселилось глубокое уныние: и так с утра до ночи пашу, точно Золушка в замке у мачехи, так теперь еще и в темное время придется работать руками, изображать из себя мастера народных буддийских промыслов.
И зачем?
– Подберешь сам. Лес велик… – брата Пона мои аргументы ничуть не трогали.
Аккуратно сложив белую ткань так, чтобы фигурки и нож оказались внутри, он протянул узел мне.
– Забирай. Пока изучи их как следует, запомни, кто как выглядит. Это важно. Завтра походим по окрестностям, посмотрим, что тут есть…
Нож с хрустом вонзался в светло-коричневую древесину, на пол летела стружка. Пытаясь выточить украшенную венцом голову бодхисаттвы Ратнасамбхавы, я пыхтел, сопел и чувствовал себя узником на галерах.
Керосиновая лампа, повешенная на воткнутый в стену крюк, давала света достаточно, чтобы я не ощущал себя кротом, но для человека, привыкшего к электричеству, выглядела тусклой. За стенами моего обиталища царила ночь, и время, насколько я мог определить, не имея часов, подходило к девяти.
От дневных обязанностей меня никто не освободил, пришлось и воды натаскать, и храм подмести, и над колесом судьбы поработать. Еще мы с братом Поном прогулялись в джунгли, взяв с собой топор, и обратно вернулись, нагруженные нетолстыми бревнышками.
Над фрагментом одного из них я сейчас и измывался.
Ратнасамбхава, некогда изготовленный братом Поном, стоял у стенки и благосклонно мне улыбался.
Никогда, хоть через сто лет стараний, мне не изготовить такой красоты!
Деревяшка, как казалось, надо мной издевалась – уплотнения обнаруживались там, где нужно было срезать, зато то, что я хотел оставить, удалялось без малейшего труда, одним небрежным движением. Нож вихлялся в пальцах, точно вытащенная из воды рыбина, и его трудами я заполучил уже три царапины, к счастью, не особенно глубоких.
– А, проклятье! – выругался я, обнаружив, что лишил бодхисаттву половины головы.
Это значит, что заготовку придется выкидывать и браться за новую… Все сначала!
Я вздохнул, пытаясь отстраниться от раздражения, что заполнило меня подобно кипящей воде. Захотелось отшвырнуть проклятый инструмент подальше, а вслед за ней и мерзкую деревяшку.
– Ай, черт! – продолжил я возмущаться, поскольку в правое бедро словно кольнули шилом.
Задрав полу антаравасаки, я обнаружил, что меня укусил крупный черный муравей. Вскинул руку, чтобы сбросить проклятое насекомое, и тут же остановился… по полу хижины будто катился ручеек из агатовых бусинок, пуская в стороны тонкие струйки.
Это откуда они взялись на мою голову?
Я ощутил еще один укус, на этот раз в спину, и поспешно вскочил на ноги. Стряхнуть, стряхнуть их с себя, пока меня не сожрали заживо, не обглодали до скелета!
То собаки, то обезьяны, теперь еще насекомые!
И тут я замер, вспомнив слова брата Пона по поводу ненависти к другим живым существам, что живет внутри и заставляет всяких тварей атаковать меня без видимой причины…
Ну точно, я же только что позволил себе разозлиться!
А где злость, там и агрессия!
Меня цапнули за ягодицу, но на этот раз я не обратил на укус особенного внимания. Шлепнулся обратно на матрас, на котором сидел, и принялся шептать «это не я, это не мое», имея в виду свое раздражение, отодвигая его от себя, будто тяжелую, липнущую к коже ткань или скорее пленку вроде полиэтиленовой, только намного плотнее.
