Секс и судьба - Франсиско Кандидо Хавьер
— Но я воспитал её как свою собственную дочь … вздохнул Клаудио, думая, что говорит с собой.
— Дочь? — спросил соблазнитель. — Простое социальное искусство. Это же просто женщина. И кто может утверждать, что она не ждёт так же страстно твоего поцелуя, словно самка у источника? Ты же не новичок. Ты знаешь, что любая женщина любит подчиниться после долгих уговоров.
Строя догадки, мысленно разделённый между двумя различными личностями — личностью отца и личностью возлюбленного — Клаудио в разочаровании стал приводить доводы.
Он знал, что у девушки свой выбор. Он часто проводила с ним время. Она выбрала Жильберто, парня, с которым она предавалась долгим и частым прогулкам. У него на сей счёт не было никаких сомнений. Ревнуя, он тайно сопровождал их воскресные экскурсии, а они даже не догадывались о его присутствии или о его затронутом интересе. Он никогда не слышал их слов, но прячась, видел их двусмысленные жесты. Он считал себя вправе привлечь ветреника к ответственности. Он всё высчитывал, высчитывал. Но когда он решился просить совета у полицейских властей, то был шокирован одной неожиданностью. Мужчина ночной жизни, он стал встречать свою дочь в местах сомнительных удовольствий, и не только в компании Немезио Торреса, мужчины, который поддерживал с ней роль шефа, но также и с Жильберто, его сыном, в компрометирующей ситуации. Распутство Марины стало для него неизбежным бедствием. Сначала ему мучения, истерзанному отцу, каким он был, это причиняло мучения распутством, практиковавшимся в семье. Но именно Марсия, его супруга, подала первой пример. В первое время брака между ними выросла стена непонимания, которая выделялась из глубин их существ смутными вихрями инстинктивного отвращения, и существование этого отвращения прошло полностью незамеченным для них в посвящении их союза.
Всё началось со споров и полемик. Затем пришло равнодушие, усталость друг от друга, внебрачные приключения, и каждый из них шёл своим путём.
Конечно же, Марина последовала по материнскому пути. Она отдалилась от него. В своём суждении мужчины он считал свою дочь свободной женщиной, но приемлемой в лоне семьи с момента, когда практиковала профессию, которая могла обеспечить её капризы. Обычно его супруга, Марина и он собирались в доме вокруг стола, словно трое разумных животных, скрывая взаимное презрение за условностями или иронией.
Но по своей манере видеть вещи Марина держалась особняком, словно цветок на ветке, колкой от этих бичующих антагонизмов.
Он сознательно ушёл с головой в работу. Он придумывал средства, заставлявшие его питаться в Копакабане, чтобы колючие черты семейного круга в квартале Фламенго не бередили ему душу.
Он следил за шагами Марины, спорил с её руководителями.
Устроив её однажды на новой должности, он старался поддерживать её независимость.
Любя её с глубокой нежностью, смешанной с тираническим эгоизмом, он был оскорблён до глубины души теми унижениями, которые его супруга и Марина заставляли Мариту переживать.
Он хотел её для себя, с нежностью голубки и грубостью волка. Он не мог согласиться на то, что они бросали в неё только оскорбления или сарказм. Подобное отношение закончилось тем, что Марита обрела ещё большую свободу, чем мечтала, и она пользовалась ей, чтобы культивировать свою любовь к Жильберто, поскольку она дистанцировалась от них на празднествах. Марсия и Марина, всегда поглощённые своими капризами, которые делали их похожими на двух взбалмошных сестёр, даже не отдавали себе в этом отчёта. Её отсутствие, казалось, снимало с них груз. Утверждая, что её характера им не изменить, они считали себя счастливыми, что избавлены от надзора за ней.
Запутавшись в рассуждениях, которые быстро уводили его от самоанализа, под контролем вампира, влиявшего на него, Клаудио вспомнил, что пришёл к заключению, что Жильберто не колеблясь соблазняет обеих девушек, и после зрелого размышления он решил молчать.
Не было бы разумным взвесить все преимущества? Изобличить Мариту, как оскорблённую девушку, значило для него потерять её доверие; указать на Марину, как конкурентку, значило оскорбить приёмную дочь, нанеся ей ужасные раны нравственного порядка. Хитроумный, он выжидал, пока пройдёт время, считая предпочтительным, по его мнению, чтобы Мариту оскорбили сами обстоятельства. Когда она вернётся к нему, утомлённая и разочарованная, Он, скорее всего, сделает её своей любовницей, как того и желал.
Прельщённый собеседником, невидимым для него, он подхватил свои скорые размышления, пришедшие ему на ум; тем не менее, вдохновлённый этим последним, он обманывался в воображаемом ожидании, формулируя другие вопросы. Окутанный проницательностью одержателя, он внутренне анализировал своё состояние, стараясь узнать, действительно ли он в это час был серьёзно вдохновлён. Не мог ли он допустить ошибку? Могла ли она телепатически ощутить опасение или могла бы она сознательно нарочно избегать его, скрывая симпатию, которая, возможно, толкала её женское сердце желать его?
Он сам поставлял преследователю аргументы, которыми разрушал её сопротивление.
До сих пор он, как мог, скрывал от девушки чувства, переполнявшие ему грудь. Однако не пришёл ли он к границе тайного? Или надо было бы ему сдерживать свои чувства вплоть до безумия?
Гипнотизёр, на лице которого можно было прочесть жажду безмерного сладострастия, удовлетворённо улыбнулся и мысленно стал нашёптывать, используя свои преимущества:
— Пойми, Клаудио. Во всём, что касается любви, инициатива идёт не от женщины. Старая пословица гласит: «апельсин на краю дороги ничего не значит». Один философ говорил: «Удовольствие без борьбы похоже на бифштекс без соли». Ну же, вперёд, вперёд!
Изучая сердце приятеля в установке ресурсов, которыми Клаудио сам мог усилить своё магнетическое одержание, одержатель на несколько секунд остановил на нём свой пронзительный взгляд. И конечно же, извлекая из него непочтительные иллюзии, которые Клаудио держал в голове с самого детства, он начал вколачивать:
— Сигарета! Вспомни о сигарете и устах! Марита — такая же женщина, как и все… Сигарета, сигарета на витрине… Сигарета, портсигар, зажигалка и сигары не выбирают покупателя… Плоть — всего лишь цветок, пробившийся на почву разума. Земледелец не знает, что делает основным украшение клумбы, и тем более не знает, что внутри у растения.
