Секс и судьба - Франсиско Кандидо Хавьер
Мы отдавали себе отчёт в том, что развоплощённый был не просто запойным пьяницей, что алкоголь представлял собой лишь одну дверь бегства, если считать, что слова, которые он отбирал, чтобы установить своё влияние, и коварная манера расчувствовать партнёра перед тем, как завладеть его рассудком, выдавали приёмы ловких эксплуататоров страстей человеческих.
Этот преследователь не был случайным бродягой.
Страстное невоздержанное желание, с помощью которого он толкал Клаудио к девушке, и страстное выражение, с которым он смотрел на неё, казалось пришедшим откуда-то издалека. Мгновение требовало внимания. Было необходимо обойти препятствия, сымпровизировать средства помощи, которые были бы нацелены на помощь беззащитной девушке.
Эксцентричный дуэт двух приятелей продолжался, они действовали согласованно, не прибегая к помощи слов.
Гипнотизёр оказывал давление, загипнотизированный сопротивлялся.
Наконец, Клаудио, практически побеждённый, сделал два шага вперёд.
Мысли, противоречия, поощрения и горячность неистово наступали на него, в узком пространстве его черепа. Ужасная внутренняя борьба нескольких мгновений стихала. Животная природа оказывала верх. Развоплощённый соблазнитель завершал свою работу.
Никакой больше возни Духа; никакого столкновения молчаливых напрасных раздумий.
Да — делал он вывод, — он мужчина, мужчина… Марита, бесспорно, намного моложе, она даже ещё не стала женщиной. Но ему не стоило принижать себя. Она плакала, он мог её утешить, согреть её сердце.
Почти в бреду от похоти, он обволакивал её настойчивым взглядом, который давал понять, что если бы не опасение, что она окончательно сбежит, и не страх оказаться опозоренным ею, он бы принял её в свои объятия, словно смелого ребёнка, который пытается вырвать из себя его нежность.
Однако последнее сопротивление исчезло. Последний окоп, сдерживавший его импульсы, уступил в нём. Он полностью предался вампиру, командовавшему им. В конечном итоге, они слились, растворились друг в друге.
Марита подняла на него умоляющие глаза, словно воспроизводя положение преследуемой птицы, у которой нет ничего другого, как уповать на жалость стрелка.
Единый со своим злополучным приятелем, Клаудио устроился в комнате, приняв вид защитника, решившего перейти границы чистого и простого чувства.
— Насколько я вижу, этот бродяга Жильберто тебя обманывает… — прошептал он, смягчая голос.
Затем он взял её хрупкую ручку в свои руки, нервные руки, плохо скрывавшие удвоенную похоть, которая овладела им.
Девушка почувствовала соприкосновение с низкими силами, требовавшими её согласия, заставляя умолкнуть её отвращение. Она выслушала замечание с примесью удивления и возмущения, но сдержавшись, ответила, стараясь найти оправдание парню и приписывая совё состояние эмоциональной подавленности. Но по мере того, как приёмный отец давал свободу своему поведению, её энергия для беседы угасла, и она умолкла, как если бы интерес к проблеме внезапно исчез. И в один миг в её голове прошли все горькие впечатления последнего времени… Вот уже несколько месяцев она замечала сдержанное изменение в отцовском поведении. Она смущалась, отдавая себе отчёт в том, как настойчиво смотрит на неё Клаудио. Ей было страшно, хоть она и довольно энергично противостояла своим эмоциям. Она выражала ему свою почтительную любовь признательной дочери, и не ей было пачкать чувства, которые всегда сохранялись незапятнанными, начиная с её розового детства. Она противостояла любым сомнениям. Она боролась, не соглашаясь с тем, что этот мужчина страстно желал её.
Даже так, хоть она и размахивала аргументами против себя самой, необъяснимое ощущение настораживало её разум, призывая сдерживать манеры, которыми Клаудио сейчас окружал её. По самым ничтожным мотивам он преувеличивал своё внимание, произнося двусмысленные фразы.
Мучимая сомнением, она внутренне выражала своё недоверие и обличала себя во лжи.
Но в этот миг защитный инстинкт подсказывал ей быть осторожной и бдительной. Мысленно представляя себе присутствие «другого», она, сама того не желая, мобилизовала все свои силы в этой тревожной ситуации.
Контакт с Клаудио передал ей чувство опасности.
Её сердце стало учащённо, хаотично биться, когда она почувствовала, как он собирается обнять её в жажде нежности.
— Не отказывайся, дочка, — бормотал отец слегка дрожащим голосом, — я не хочу тебе мешать, я просто анализирую, анализирую… Ты рождена не для этого капризного парня. Я понимаю тебя… В душе я не только отец тебе. Я также твой друг… Этот парень…
Марита набралась смелости и, опережая его сдержанные заключения, с невинным видом объяснила ему, что она любит Жильберто, что он завоевал её доверие, и чтобы он, Клаудио, отец, был спокоен. Почти улыбаясь, она утверждала, что теперешние слёзы не имеют никакого отношения к боли, это просто из-за лёгкого женского недомогания. Она вдруг вывела для себя, что было бы справедливым открыть перед ним значительно большую зону своей души, положив конец рождающемуся недопониманию, и сознательно продолжила свои откровения в выжидательной верности, с которой предвкушала мужнино кольцо, в решимости соизмерять реакции Клаудио, чтобы без увёрток направлять его собственное поведение.
Однако она разволновалась, увидев на его лице негодование. Она могла видеть из полумрака комнаты, как его лицо стало наливаться кровью и исказилось гримасой гнева.
Она поняла, что вот-вот разразится гроза в этом своевольном духе. Но продолжала приводить причины, чтобы увидеть его реакцию.
И взрыв эмоций собеседника не заставил себя ждать.
Сжав кулаки, Клаудио оборвал разговор, воскликнув:
— Я понял, понял, нечего мне всё это разжёвывать… Ты же знаешь мою преданность тебе.
Вплотную подойдя к ней, словно желая окутать её своим дыханием, он продолжал, действуя за себя и за «другого», с прекрасно отработанными жалобными нотками:
— Дочка, послушай меня, пойми меня…
И, бросая все свои эмоции, чтобы пробить брешь в её сопротивлении:
— Ты же знаешь, что я испытываю. Представь себе трагедию человека, медленно умирающего в одиночестве… человека, всё отдавшего и ничего не получившего взамен… Ты выросла, видя всё это сама… Несчастье, одиночество. Ты не можешь не сочувствовать. Этот дом — пустыня для меня. Каждый день я задыхаюсь здесь, не находя дружественной руки. Марсия, которая провела здесь сорок лет, живёт лишь развлечениями и праздниками… Ты ещё неопытная девушка, но ты должна знать. Прости мою откровенность, но мои собственные друзья сочувствуют этой драме… В состоянии ли ты оценить терзания бедного дьявола, привязанного к своей спутнице, ведущей неправильную жизнь? Но это уже не оскорбляет меня. Вначале рана кровоточила, но загрубелое сердце ничего не чувствует. Я привык ненавидеть её. Сегодня меня утешает
