Секс и судьба - Франсиско Кандидо Хавьер
Она посмеялись над таким совпадением с наивностью двух детей.
Марита полностью доверилась ему. Она любила его и чувствовала себя любимой.
Как только она оперлась на руку, готовую обнять её и защитить, её душе открылись более широкие горизонты. Она выносила уколы повседневности, обращая их в прощение и радость. Природа открывала ей новые очарования. Она признавала, что в её глазах зажёгся иной свет, позволяя ей открыть красоту моря; в её ушах звучала определённая музыка, хоть она и не знала, как объяснить это, открывая ей сквозь восхищение и восторг нежное щебетанье детей и пение птиц. Она отдалилась от домашней Голгофы; время летело, нежное для её сердца. Взаимная любовь, казалось, притупила её чувственность. Нет груза, нет и понятия жертвы.
Она отдалась Жильберто с пассивностью растения, который отдаёт себя во власть земледельца, источника, который отдаётся жаждущему напиться.
Сын Немезио Торрес обещал жениться на ней. Он с улыбкой говорил о будущем, она пробуждала в себе мечты материнства и счастья. Для того, чтобы сделать её самой счастливой, он ожидал лишь улучшения своего экономического положения, которое, как он думал, уже близко.
Несмотря на всё это, его сердце было словно проткнуто гарпуном, удручено. Она была убеждена, что Жильберто устал, что, подталкиваемые желанием, они оба раньше времени сорвали цветок счастья, который теперь не играл никакими красками.
И тут появилась Марина. Всегда эта Марина…
Накануне она застала свою сестру и Жильберто оживлённо беседующими, что не оставляло места сомнению. Не видимая ими, она слышала их слова, проникнутые горячей нежностью.
В этот момент своих горьких воспоминаний она вытянула своё хрупкое тело, как это сделала бы внезапно подстреленная птица, и разразилась конвульсивными рыданиями.
8
Когда мои наблюдения были закончены, а наша пациентка плакала, находясь в угнетённом состоянии духа, явно далёкая от исследования, которое мне было разрешено завершить, Невес спросил меня, можем ли мы теперь поговорить.
— Да, конечно.
— Андрэ, спросил он, не скрывая своей растерянности, что у нас происходит, друг мой? Вы отдаёте себе отчёт? Это мой внук, этот молодой человек является моим внуком! Мы где находимся? Четыре существа, связанные друг с другом… Женщина между отцом и сыном, молодой человек между двух сестёр … Я не знал всего того, что мы сейчас увидели. Просто время от времени я старался облегчить страдания Беатрисы, только и всего. Я не имел ни малейшего представления о потрясениях вокруг неё … Aх, друг мой, как отцу, мне было бы легче видеть её умирающей в сумасшедшем доме!…
И, указывая на Мариту:
— Эта девушка говорит всю правду?
— Невес, продолжал я, ты не можешь не знать, что группа близких друг другу лиц является механизмом, состоящим из различных деталей, пусть даже и хорошо подогнанных друг к другу для выполнения надлежащей ему функции. Каждое лицо, составляющее его, является частью тех реалий, которые складываются в единое целое. Мария была искренней. Она показала всё, что знает. Она является частью той истины, которую мы разыскиваем. Чтобы определить то, что ты называешь «всей правдой», необходимо посоветоваться с людьми, которых она приютила в своём внутреннем мире.
Мой друг выдавил из себя лёгкую улыбку человека, в котором соединились понимание и смирение.
Однако, снова погружаясь в депрессию, с помощью которой, как он полагал, он почитал справедливость, он горько пожаловался:
— Только представь себе! Жильберто! Ещё мальчик… Если бы отец мог видеть это!… Но Немезио — это случай для сумасшедшего дома. Ничего не поделаешь …
Он с сочувствием взглянул в сторону девушки, которая всё ещё плакала, и заметил:
— Посмотри на эту малышку. Преданная, верная … Она доверчиво покорилась ему. В чём вина фарфоровой вазы, если её крышка с силой вырвана каким-то животным? И этим животным является молодой человек, которого я так люблю!… Она могла бы быть супругой, как мечтала, достойной матерью, хозяйкой дома для доброго человека … однако Жильберто увлёкся никчемной девкой. Марина и Марита … Не могу поверить, чтобы обе они выросли под одной крышей! Они такие же приёмные сёстры, как змея и голубка …
Во время короткой паузы я постарался поделиться с ним своими размышлениями.
Я неправомочно стал в позицию случайного советника и попросил своего спутника успокоиться.
Мы находились здесь, чтобы исправлять, защищать и осуществлять лучшее, что мы можем. Несомненно, что благо, посеянное в лоне этой группы, в конце концов, отразится благом для Беатрисы. Мы должны были устремить свои мысли на неё. Раздражение лишь прибавило бы горечи её нравственности, и он, Невес, своими чувствами, забрызганными кислотой, бросал бы в свою дочь флюидные составляющие отрицательного характера, разрушая её силы.
Терпение и братская помощь послужили бы нам поддержкой.
Кроме того, мы не в состоянии были знать, как долго продлятся физические страдания супруги Немезио. И справедливо было бы предвидеть, высчитать это. Но и высшие решения могли бы вмешаться в смысле продления её периода жизни на Земле. Не было ничего невозможного в том, чтобы она продолжала жить в плотском теле, в относительно лучшем состоянии, в течение месяцев, а то и лет, хотя диагноз показал, что её развоплощение уже близко. Ну а если бы произошло обратное? Раздражение и уныние с нашей стороны стали бы окончанием возможностей помощи. Даже полные сочувствия, наши руководители без малейших усилий убрали бы нас от изголовья больной. У них были средства поставить нас на более лёгкие и живительные задачи в другом месте, как тот, кто повышается в звании, пока он служит. Они бы сделали так ради блага больной, с целью помешать неприятностям, которые мы могли бы доставить малейшими вибрациями, приводящими к расстройству.
Невес вынес мой совет с терпением.
Он, кажется, всё понял. Он на долгое время уйдёт из семейного очага, чтобы воспитать себя в мудрости и отделённости, оправдывался он. Но по возвращении в дом он снова стал тем, кем был: привязанным к комфорту, к своим кровным корням, которые он впитал с благополучием тех, которых считал цветками, растущими в стебле своего сердца. Он умел оказываться в сложных испытаниях. Он говорил, что анализирует себя, наблюдает за собой, становится взвешенным в своём усвоении принципов милосердия и снисходительности, которые он сам преподавал, под влиянием мудрых и дружественных наставников, которые открыли ему двери школ совершенствования в высших сферах.
Словно земной человек, содержащий в себе заслуги и ошибки, он заявил, что готов овладеть собой и, напоминая мне былых однокашников времён юности, когда они оказывались между ободрением и сомнением в решении проблем самоконтроля,
