Сьюзен Сван - Что рассказал мне Казанова

В маленькой комнате, полной теней, с волнами, плещущими под нашим окном, я сняла с Джакомо парик с заплетенными косами и освободила его длинные седые волосы, а затем, тихо смеясь, украсила его голову раковинами и водорослями, найденными на берегу. Потом взяла два из найденных им сверкающих черных камней и положила ему в уши. После чего поместила скелетик краба на пупок Джакомо, а пять самых гладких окатышей спрятала в паху, с внутренней стороны бедер, там, где кожа была особенно бледной. Дрожащей рукой я коснулась кончика его инструмента самым большим камнем, и тот стал лениво подниматься. Глаза Джакомо широко открылись, и он улыбнулся.

– Милая моя девочка, – сказал он. – Мне стыдно от того удовольствия, что ты мне даришь.

– Не надо, не стыдись, – прошептала я. – Ничто не может удовлетворить меня больше.

Это правда: занимаясь любовью с Джакомо, я спасаю его от смерти. А к тому моменту, когда все уже кончено, он становится моложе меня. У нас есть достаточно доказательств для данного утверждения. Стоит только посмотреть на темные волосы, снова начавшие расти на лице и груди Джакомо.

Фотис Стаматапулос взял нас сегодня в деревню своей матери, расположенную за холмами Суньона, так как синьору Дженнаро понадобилось зарисовать сельский пейзаж. Мы долго ехали на ослах, сидя в неудобных деревянных седлах, по узкой каменистой дороге, которая постепенно, с каждым новым поворотом, уводила нас все выше к поросшей лесом кромке горы. Воздух был сладок от древесной смолы, а жара стояла такая, какой мы не испытывали даже в Афинах. Казалось, что Фотис хочет оттянуть все неприятности на себя, чтобы мы чувствовали себя комфортнее. Этот дородный грек постоянно обмахивался платком, пропитанным лимонной жидкостью. Похоже, что жара действовала на него сильнее, чем на всех остальных.

Мы перекусили фигами и маленькими фаршированными птичками, попили кислого холодного молока, чтобы освежить горло. От жары я спрятала свои волосы под колпак и надела блузку и шаровары, купленные мне Джакомо в Афинах. Мужчины рассмеялись при виде меня и принялись шутить, что теперь я стала их братом.

В первый раз за много дней я подумала об отце, о его суровом, решительном лице, о том, что он лежит сейчас под венецианским песком. Как он хотел, чтобы у него родился сын, а не большая, упрямая дочь.

Деревня матери Фотиса оказалась маленьким сельцом с побеленными домиками. Мы приехали, когда там как раз пили полуденный чай. Джакомо очень смеялся, когда селяне приняли меня за юношу, хотя я и не старалась их одурачить. Фотис сказал нам, что мой рост легко сбивает с толку его односельчан, так как они не привыкли встречать женщин вне дома, не говоря уже о таких высоких, как я. Разумеется, на улицах не было видно ни одной представительницы моего пола. Вдохновленная своим маскирующим нарядом, я предоставила Джакомо и мужчинам наслаждаться обществом друг друга и отправилась на поиски других обитателей деревни. Я нашла их в поле, копающими землю в ярких одеждах и вздымающихся юбках, с лицами круглыми, как обмытые водой камни. Они повернулись, когда я улыбнулась им, и мне стало ясно, что они боятся незнакомца в моей мужской одежде. Я почувствовала себя одинокой.

Сегодня вечером я пишу эти строки, сидя вместе с Джакомо и мужчинами деревни, смотря ghazols, как их тут называют, с маленькой странствующей ярмарки. В воздухе парит радостная музыка, а танцоры изгибают шеи почти со змеиной грацией, их руки струятся подобно ветру по траве. Кажется, им не жарко и они даже не потеют.

Мы сидим в сгущающихся тенях, к нам подходит крупная женщина, разодетая в золотые монеты, которые слоями свисают с ее шеи. Далее ее огромные бедра окутаны поясами, покрытыми этими монетами. Хлопая маленькими золотыми тарелочками над головой, женщина постепенно входит в круг танцоров. Ее толстые руки взметнулись вверх; она трогает свой лоб и груди. А затем, вертясь на одной ноге, танцовщица предлагает зрителям свое тело, казалось умоляя нас об этом. Похотливые взгляды мужчин устремлены на нее, а из ее горла вырываются приглушенные выкрики, животные в своей мощи. Джакомо смотрит на танцовщицу как зачарованный. Кажется, что пчела или какое-то другое насекомое запуталось в ее одеждах. Она смотрит на свою блузу, трясясь и хлопая по ней. Затем неожиданно одежда оказывается на земле, и толстая женщина стоит перед нами в шароварах и второй блузе. Мужчины смеются. Она начинает быстро поворачиваться, вертеться, ее лицо искажается притворной печалью. Танцовщица тянет свою одежду так, что золотые монеты звенят, и я боюсь, что она сейчас снимет с себя все. Никогда не видела такой толстой женщины.

Она лежит на земле и позволяет одному из деревенских мужчин поставить два стакана воды на свой огромный живот. Затем ее живот начинает выгибаться так, что два полунаполненных стакана весьма музыкально позвякивают. Виртуозный трюк! Мужчины сходят с ума от удовольствия. Они бросают ей сладости и цветы, а Джакомо смеется и хлопает. Танцовщица произвела на него впечатление, и я рада. Нам обоим было перед этим грустно, ведь время нашего пребывания здесь подходит к концу.

Выученный Урок: Не бывает тела настолько большого или толстого, что оно не было бы создано для радостей танца».

– Я говорила тебе, что ты наклоняешь голову так же, как мать, когда о чем-то глубоко задумываешься?

Люси посмотрела вверх и увидела стоящую рядом с ней Ли. Вдали остальные члены группы убирали столы, складывая пустые бутылки из-под рецины в мешки для мусора.

– Да, ты говорила мне это в Венеции.

– Я никогда не встречала людей, которые концентрировались бы столь полно. Казалось, как будто на время Китти становилась слепой.

– Может, она была просто расстроенной? – Люси закрыла путеводитель, чтобы Ли не увидела спрятанную внутри копию дневника.

– У твоей матери были трудные времена, когда она пыталась понять, что значит для других. Не знаю уж почему. Как будто она не видела сама себя.

– В каком смысле?

– Ну, любому из нас бог знает как трудно понять, кто мы есть на самом деле, ведь так?

– Да, наверное, – сказала Люси, пораженная напоминаем того, как Ли любила ее мать.

– Могу я присесть на минутку? – Девушка кивнула, и Ли осторожно опустилась на траву.

– Как ты думаешь, Китти понравилось бы, что ты приехала сюда? – спросила она.

Люси вздрогнула. Меньше всего ей сейчас хотелось обсуждать свои внутренние семейные проблемы с Ли. В дневнике Желанной Адамс осталось всего лишь несколько записей, и Люси надеялась завершить чтение еще до того, как они пойдут в пещеру Скотеино.

– Знаешь, она всегда жалела, что покинула тебя. Ты могла приехать к нам в любое время. Китти говорила, что даже просила тебя об этом.

– Мне было нужно ходить в университет.

– Ах да, это правильно. Но мне интересно… ведь ты… ты же не одобряла нас?

– Говоря откровенно, мне было не по себе… – И Люси как-то зло пожала плечами.

– Почему?

– Меня беспокоило, что мама была так далеко – там, где я не могла присматривать за ней.

– Ты чувствовала ответственность за Китти?

– Если бы она осталась в Канаде, была бы сейчас жива.

– Люси, нет! Любой из нас может оказаться не в том месте не в то время. Мы не можем противостоять мировому хаосу.

– Можем. Если постараемся.

– Все умирают, Люси. Ты должна попытаться примириться с этим – я знаю, ты справишься. А что ты скажешь сегодня на церемонии?

– Я думала об этом. Но у меня нет вещи, которая бы символизировала мое отношение к маме.

– Ну, на этот счет не беспокойся. Большинство из нас привезли что-то из Греции, ведь Китти очень любила эту страну. Увидишь, с вещами проблем сегодня не возникнет. – Ли неожиданно для себя почувствовала, что ее слова прозвучали с материнской заботой. И теперь девушка смотрела на нее так, будто чего-то ожидала.

– Ли, можно тебя спросить?

– Валяй.

– Почему ты не хочешь ехать в Зарос?

– А кто сказал, что я не хочу туда ехать?

– Ты постоянно ищешь какие-то отговорки.

– Вообще-то, ты права. Я не увлекаюсь болезненными воспоминаниями. Для меня важнее увидеть те места, которые Китти любила.

Они еще посидели в тишине. Люси склонила голову, ее грудь тяжело вздымалась. В конце концов Ли с трудом поднялась и, тяжело ступая, отправилась к Кристин, разговаривавшей с Андреасом. Удостоверившись, что все занялись своими делами, Люси снова открыла дневник.

Дорогой Исаак!

До чего же грустно мне было вчера, мой старый друг. Моя милая спутница поинтересовалась, когда мы отправимся в Константинополь на поиски Эме. А я бы хотел остаться в Греции, где мы бы нашли себе пристанище и любили друг друга Мне осталось так мало времени.

Сегодня ночью меня мучили кошмары. Самый худший был о моей матери Когда я был еще ребенком, она называла меня «лодочным сыном». Естественно, мои братья и сестры думали, что я был зачат на борту гондолы, но я уже знал достаточно, чтобы сделать очевидные выводы. Я появился на свет в результате свидания моей матери и Гримальди в лагуне и вовсе не был сыном того несчастного человека, которого звал отцом и который умер в муках от воспаления уха Обстоятельствами моего зарождения и объясняется, наверное, моя страстная любовь к лобстерам.