Саттри - Кормак Маккарти
Любой сгодится, сказал Саттри.
Она выпрямилась с пакетом. Больше этого у меня нету.
Пойдет. А ручка есть?
Ручка у нее была.
Поперек пакета Саттри написал громадными буквами «Я ВАМ ДОЛЖЕН», и расписался, и повернул пакет к ней, чтобы сумела прочесть. Она вытащила из фартука очочки без оправы и склонилась над пакетом. Саттри положил ручку и вышел.
На большие дороги он не выходил, держался собачьих тропок сквозь бродяжьи биваки вдоль путей. Из фонарного окна теплушки за ним следил рабочий сортировки, в одной руке приподнят надкушенный сэндвич, челюсти движутся медленно. Вышел он у депо Л-и-Н и пошел вверх по вымощенной кирпичом улице мимо склада «Дома Хэссона» и через бетонный мостик с поручнями из водопроводных труб, под ладонью холодных и шероховатых. Мелкие воды завивались петлями далеко внизу вокруг ног ромбовидных опор виадука. Вдоль бетонной стены, заросшей ярко-зеленой шерстью. Саттри карабкался к разбавленному солнцу.
Он перешел под виадуком к Западному проспекту и поднялся по Парадной. Перед ним гнутой подмигивающей трусцой бежала собака. Он снял куртку, и встряхнул ее, и снова надел. На этих старых улицах ионический ордер представлен вовсю. Потрескавшиеся от ненастий колонны, гипсовые капители закрашены до бесформенности. Мертвый пустырь, заваленный кирпичным боем и почернелыми балками. Дорожки из выветрившегося мрамора, из кирпича в елочку. Дорожка у номера 1504, где на каждом кирпиче клеймо «Ноксвиллской кирпичной компании», давно уж не существующей. Саттри прошел под серой магнолией и вверх по ступенькам к крыльцу высокого серого здания, и внутрь.
Ночью он опирался в восьмигранном оконном фонаре и выглядывал на маневровый парк и склады, словно дитя на кафедре в пустой церкви. До него доносилось пение из Миссии на Парадном проспекте дальше по улице, где гуляки славили, быть может, извращенных и тайных божеств за их забитыми фанерой окнами.
Следующим вечером он съездил на автобусе по Магнолиевому проспекту и постоял перед старым кирпичным зданием, куда ходил в школу, лживое стекло с черными звездами, пробитыми камнями в рамах, и ветер, рассекающий с бритвенно-острым свистом, перемежающимся со скрежетом бурьянным в темноте пустыря. Он вошел через черный ход, где когда-то располагалась столовая. Под ногою скрипели половицы, барахтаясь, разбегалась мелкая жизнь. Положил руку на нижнюю стойку перил и поднялся по лестнице.
По старым классам, пыльная сутолока парт. На доске накарябаны непристойности. Заброшенная школа для похабников. Саттри немного посидел за своей старой партой, пока не заметил фигуру, стоявшую в дверях.
В этой старой спальне в его прежнем доме, где его учили какому-то христианскому ведовству, имелось две двери, и Саттри встал и вышел в другую. Он спустился по парадной лестнице и подошел к очагу, где приподнял железную маску и, опустившись на одно колено, сунул руку в глотку дымохода и вытащил маленького пеликена, вырезанного из какого-то мягкого дерева и раскрашенного детским восковым карандашом.
Когда он проходил мимо лестницы, священник воздвигся на первой площадке, как статуя. Оцепеневший шаман, не произнесший вообще ни единого слова. Саттри вышел тем же путем, каким и вошел, пересек траву к огням улицы. Когда оглянулся, увидел очерк священника в эркере – тот наблюдал, словно бумажный поп на кафедре или пророк, запечатанный в стекло.
* * *
Весной его третьего года на реке шли сильные дожди. Лило весь конец марта и начало апреля, и он поставил всего один перемет в поднявшейся реке, и каждый день проверял его с холодным отвращением, а дождь поливал его, мелкий и серый на много миль окрест. В хижине было холодно и сыро, и он поддерживал в печурке огонь все унылые дни, и сидел за столом у окна с зажженной лампой, глазея на вздувшуюся реку, накатывавшую с выпотрошенных верховий и скользившую мимо со льстивым бормотаньем и кипеньем.
Таща с собою мусор и сбившуюся в плоты дрянь, бутылки вяленого стекла, в которых лежат взорванные венчики лилового и золотого, апельсинные шкурки, объянтаренные возрастом. Дохлая свинья, розовая и вздутая, и банки, и ящики, и очертанья древесины, смытые в жесткие гомологии внутренностей, и пустые канистры, замкнутые в проушинах вогнутой слизи, где виновно подмигивают спектры.
Однажды мертвый младенец. Раздувшийся, мясистые выгнившие глаза в бугристом черепе и лоскутки плоти, тянущиеся за ним по воде, как туалетная бумага.
Легко выгребая под дождем среди курьезов, он ощущал себя немногим более еще одного артефакта, выщелоченного из земли и вымытого, стекающего из города, той холодной и зернистой глыбы за дождем, какую ни одному дождю уж больше не очистить. Саттри среди отбросов, словно соринка на дне мензурки, лето придет – крошка материи, огорошенная и высыхающая в вялящейся на солнце грязи, terra damnata[28] мертвой алхимии города. Рыба, которую он выуживал из половодья в тот сезон, сама выглядела огорошенной.
Он посильнее навалился на весла, чтобы выгрести против течения. Мимо мостовых волноломов, где о бетон разбивалась мелкая уродливая рябь, и напорная грань лодкой оседлала завивчивый вспененный гребень. Вдоль этого глинистого плеча, где река глодала и тянула своими кожистыми бурыми водами.
В желобчатых оврагах, где река отступала или вихрилась, кофейным цветом лежала пена, свернувшееся молоко, обволакивавшее собой разнообразный плавучий сор, застрявший и вращавшийся здесь, плавник, и бутылки, и поплавки, и белые брюшки дохлой рыбы, все они медленно кружили в речной ловушке, а сама река развертывалась мимо неостановимо, с пригашенным кипеньем таща в море свой ил, и свое движимое имущество, и своих мертвых.
Однажды утром, пока стоял на кормовом балконе в тусклом раннем свете, наблюдая за рекой, он увидел, как мимо плывет пустой ялик. Дальше в желтой дымке замаячила лоскутная хижина, состоявшая из старых реек, и толя, и жестяных вывесок нюхательного табака, все это было абы как водружено на покинутую баржу и вращалось без киля туда и сюда, словно пьяный медведь, доплыв по течению, оно громоздко стукнулось о пирс, накренилось и остановилось, пробралось мимо бочком и на ощупь, а следующая стена хижины надвинулась, и вдоль нее, словно гипсовые кариатиды, замерли в ошеломленном фризе над лакающей рекой, фигуры четырех женщин и двух мужчин, бледные, жесткие, бессмертные, медленно катили прочь под мостом и пропали в дымке.
Саттри без удивленья наблюдал проход этого туманного привидения. Через два дня, когда спустился ниже по реке, он увидел жилую баржу, причалившую под какие-то ивы на южном берегу под песочно-гравийной компанией. Там вывесили сушиться стирку, а маленький ялик мотало на чале ниже швартовки. К стене прибили несколько распяленных енотовых шкур, выгоревших до бледно-кремового цвета. Можно было б решить, что это
