Саттри - Кормак Маккарти
Тебя тут привлекут за бродяжничество, сказал черный.
Саттри не ответил.
Я тебе просто сказал. Делай, что хочешь.
Он пропал с глаз. Несколько беспечный, без пальто на холоде. Саттри всмотрелся в солнце, холодное, сношенное и костяного цвета над промозглой пасмурью. Зашаркал дальше. Колени у него все время кузнечились и вбок, и куда не. Он прошел мимо витрины и сдал назад. Стекло было запечатано первыми тремя буквами алфавита, а в зале за ним располагалась длинная стойка, а за нею полки, заставленные бутылками.
Он вкатился в дверь, на ходу поправляя одеяло. Двое у стойки наблюдали, как он входит. Один повернулся и нашел, чем заняться, а другой приподнялся от локтей и стал за главного.
Не могу вас обслужить, сказал он.
Рот у Саттри все еще оставался открытым. Он его закрыл и снова открыл. Посмотрел на бутылки. Посмотрел на буфетчика.
Вам бы лучше идти дальше, сказал буфетчик.
Где автостанция, сказал Саттри.
Там, где вы ее оставили, прикидываю.
Саттри неожиданно заплакал. Он не знал, что такое случится, и ему стало стыдно. Буфетчик отвел взгляд. Саттри повернулся и вышел. На улице холодный ветер на его мокром лице вернул ему такие старые зимние горести, что он заплакал еще пуще. Идя по подлым этим уличкам в своей рванине, сотрясаясь от рыданий, полуослепнув от горя, которому не было ни имени, ни утешенья.
На автостанции он купил себе билет, разгладив на стойке смятую купюру, с валюты на него глянуло суровое лицо освободителя. На сдачу взял батончик и сел один на лавку в пустом зале ожидания, в одеяле своем, и съел батончик мышиными кусочками, читая «Книгу Мормона»[26] в ледериновом переплете, которую нашел в стойке для брошюр. Батончик ему удалось в себя втиснуть, а вот слова книги жутко сплывали со страницы, и ему казалось, что сказки страньше он не читал никогда.
Стрелки на лысом белом циферблате над билетной кассой шли рывками. Без десяти четыре он поднялся и вышел, книга в руке, а рука у груди, и одеяло на нем, словно странствующий святокупец. Носильщик настороженно поглядывал на шаркающий выход этого чокнутого последних дней.
Водитель в лоснящемся синем костюме оглядел его с головы до пят.
Это автобус до Ноксвилла? сказал Саттри.
Тот ответил, что да. Саттри протянул ему билет, и водитель вытащил из кобуры компостер, и пробил билет, и отдал его обратно, и Саттри взошел по ступенькам в автобус.
Все лица, которые он миновал, смотрели в окна, но, когда он проходил мимо, поворачивались и провожали его взглядом. Стайка старушек. Молодой человек в наглаженной сарже. В заднем конце автобуса Саттри резко оборотился, и все лица развернулись. Он лег на заднее сиденье.
Когда проснулся, они качались по горам, и его колыхало на сиденье туда-сюда, когда подкидывало зад автобуса. Он сел. Одеяло его упало на пол, и он его поднял и снова закутался. Автобус наполнился стоялым сигаретным дымом, окна потели. Несколько верхних лампочек освещали журналы в проходе. За ветровым стеклом прочь ускользнула пара хвостовых огней, и появилась вновь, и опять обмахнула перед автобуса. Саттри уснул, торчком покачиваясь на сиденье.
До Ноксвилла доехали в девять часов. Он слез на шатких ногах и вскарабкался по ступенькам в автовокзал. В мужском туалете рассмотрел себя. Из стекла на него в ответ уставился нестриженный призрак в черной бороде, с глазами, что как огневые трубы старых печей. Он стянул с плеч одеяло, и скатал его, и сунул себе подмышку. Куртка висела на нем лохмотьями. Он коснулся заострившихся костей у себя на лице. Пригладил волосы. Когда глянул на свою обувь, плитки пола, казалось, колыхались, словно чешуя какой-то холодной громадной рыбы. Из приоткрытой двери туалета поглядывал глаз. Саттри вывалился наружу. В пустой галерее ноги его не издавали ни звука, и казалось, что до уличных огней ему идти много миль.
Ночью в постели высоко в каркасном доме на Парадной он слушал, как во дворе включаются двигатели, долгую железную стычку сцеплений, выезжающих в темноте у складских стен, пока освещенная фонарями ночь не начинала отзвучивать их молотьбами, словно огромная кузня, где наперегонки с восходом ковали оружие для турнира исполинов, и от света проходящих локомотивов тени деревьев и столбов электропередачи мчались взапуски внутри взведенной скользящей рамы окна поперек облупленных стен в черноту. Он все спал и спал. Весь день дом был пуст. Она приходила в полдень и готовила ему суп и сэндвич, пока он не ощутил себя ребенком в какой-то зимней болезни. Снившееся ему в горах являлось вновь и уходило, и на вторую ночь он проснулся от тягостного сна и лежал в мире один. Некая темная рука выгребла дух из его груди, и в той полости кружил ветер. Он сел. Даже общество мертвых распалось до пепла, те очерки, катившие в земной коре сквозь безымянный эфир, люди не более, чем были ими развалины чего угодно другого некогда жившего. Саттри почувствовал, как поступает сквозь стены ужас. Его схватило то, чего он никогда не знал, внезапное пониманье математической несомненности смерти. Он ощутил, как сердце его качает кровь у него под ладонью. Кто сердцу это велит? Не мог ли целый человек создать собственную смерть мыслью? Заткнуть желудочек, как закрыть глаз?
Он встал, и подошел к окну, и выглянул. Дома стояли над сортировочной станцией с чем-то вроде обреченной суровости, сомкнутые грустным фризом против серого средизимнего неба. Из каждой трубы, словно трепанная тряпка, завивался язык печного дымка. За путями лежали рыночные склады, а за ними бесформенные садки Маканалли с его личным составом изгоев и нескончаемой нищетой.
В серости полудня побледнее он проснулся от того, что от двери к нему движется ощупью Слепой Ричард.
Коря? сказал он, стоя на половицах в голой комнате, как коверный у ярмарочных лекарей[27], рыская замерзшей на лице ухмылкой по мертвому воздуху.
Привет, Ричард.
Слепец сел на кровать, и закурил, и поиграл с пеплом кончиком мизинца. Ну, сказал он. Слыхал, ты болеешь.
Я в норме.
Что это у тебя было?
Саттри расслабился в закопченных простынях. Поди знай, ответил он. То или се.
Миссис Лонг за тобой хорошо смотрит?
О да. Она здоровская.
Такой хорошей женщины и по земле не ступало. Кого хочешь спырси. Не верь мне на слово.
Сам-то так?
Вот бы в Маканалли полно
