Саттри - Кормак Маккарти
Он бродил по болотистому лесу, в пейзаже камыша и ольхи, где вихрились серые вони. Сродственные очерки средь паров подстегивали его, и в этом печальном распадке под бледным солнцем он почувствовал, будто утратил всякую вероятность утешения, и он пустился бежать. Очертя голову сквозь орляк и шиповник, в чьем сокрушенном кильватере оставлял мелкие драные звездочки тряпья, что было на нем. Пока наконец его не вынесло на маленькую росчисть, и он не рухнул там на колени, ловя ртом воздух. Поперек вечернего неба отдаленно и бездвижно лежали тучи, словно молоки, омытые какой-то застойной водой планетных морей, и перед ним из папоротников восстал белый вальдшнеп и растворился в дыму.
Ради моего здравого рассудка в этом зеленом свете закачалась изогнутая пушинка. Нереальная и безмолвная птица пробелилась между солнцем и моим сломленным умом, исполать.
Проснулся он при полном свете дня на обочине дороги. Мимо проехал грузовик. Вокруг него шевелилась листва. Он с трудом поднялся. Одеяло его лежало в канаве. Голова была примечательно ясна.
Городок, куда пришел он, был Брайсоном-Сити, Северная Каролина. Он миновал захудалый туристский двор и в одеяле пошел по тротуару дальше, вглядываясь во внезапную крикливость, среди которой оказался. В путанице наемнической легенды городишки, лавочных пыльных витрин, стеклянная лампочка бензоколонки. Проезжая мимо, машины притормаживали. Он вошел в первое кафе, что ему попалось, и медленно уселся в кабинке. С блестящей черной формайки столешницы на него глянула какая-то суровая и еще более темная бородатая физиономия. Какой-то чужой Саттри среди вырезанных имен, и колец, и мазков чужих трапез.
Вам чего? спросила настороженная матрона.
Меню. У меня нет меню.
Глаза старой птицы, заточенные прошлыми несправедливостями до проблеска между подозрением и негодованием, обмахнули его и вперились в стену.
Вон там оно.
Саттри посмотрел. От руки мелом на грифеле. Сельский стейк, сказал он. Мятую картошку и фасоль. Кукурузный хлеб. И принесите мне чашку кофе.
Три овоща полагается.
Он снова посмотрел. Тогда яблоки, сказал он.
Она дописала и ушлепала на белых танкетках в глубину заведения. В камеральном захлопывании кухонной двери он увидел, как черная рука щупает седалище засаленных джинсов. Часы темного дерева над дверью сообщали время, два двадцать. Саттри ухватился за бокал с водой, который она оставила, и попил. Долгим холодным глотком, пропитанным хлоркой. В голове у него мутилось. В помещении висела пелена от жареного сала. Он встал из кабинки и подошел к стойке, взял газету и вернулся. Посмотрел в ее верхний угол, но даты там не было.
Где это видано, газета без даты, произнес он вслух, раздирая страницы. Вот. Третье декабря. Это сколько же прошло?
Он пусто пялился на безлюдную столовую. На доске над стойкой гнуто висела громадная и почернелая форель и ответа не знала. Да и голая кожаная белочка со стекловидными глазными яблоками. Тупое деревянное пощелкиванье, которое он считал некой долгой свернутой составной частью своей передней доли мозга вместе с блекнувшими цветными картинками и отступавшим присутствием жутей, плавно обернулось ссохшимся индейцем, проходившим снаружи поперек стекла витрины, и тупым тиканьем часового механизма из яблоневого дерева над дверью. Он обратился к газете. Сыпь невнятных событий. Он не мог разобрать ни единой ее части.
Кухонная дверь распахнулась наружу, и она вышла, неся кофе. Толстая окантованная кружка из сепийного фаянса. Бусины жира расплывались по вогнутому мениску чернильной жидкости, в ней содержавшейся. Из жестяного кувшинчика он обильно налил сливок, посыпал все сахаром и размешал. Мозг ему затопило запахом, а когда он отхлебнул, показалось, что пить такое странно. Он отхлебнул еще. Над ободом кружки воздвиглась официантка. Он откинулся назад. Перед ним пала тарелка кукурузных булочек. Небольшое продолговатое блюдо с густой мучной подливой, в которой лежал сляб жеваной говядины с овощами. Саттри едва мог поднять вилку. Он намазал булочку маслом и откусил. Рот его наполнился мягкими сухими опилками. Он попробовал жевать. Челюсти медленно обрабатывали массу. Попробовал выплюнуть и не смог. Залез в рот и выудил пальцами густые засоры пасты, которую счистил о край блюда. Вилкой отрезал сегмент стейка и просунул себе между зубов. Глаза его закрылись. Он не ощущал никакого вкуса. Гортань у него, похоже, сомкнулась.
Он мямлил кусок мяса деснами, как старик, сухое чмоканье. Официантка перемещалась по залу, наполняя солонки, глаз с него не спускала. Он перехватил ее взгляд, когда она за ним наблюдала от серванта. Сплюнул в тарелку.
Со мной что-то не так? с вызовом поинтересовался он.
Она отвела взгляд.
Что это за дрянь?
Другие едят, и ничего, ответила она.
Он ткнул вилкой в картошку. Имаго не питается, пробормотал он тарелке. Нахуй. Он выпустил вилку из руки и поднял взгляд на официантку.
Вы не уберете ли это и не принесете ли мне супу.
Вам за это придется платить.
Саттри смотрел на нее лихорадными глазами.
Если не хотели, не надо было и заказывать, сказала она.
Вы не будете добры принести мне чертова супа, как я вас попросил?
Она развернулась и ушагала в кухню. Он оттолкнул тарелку и лег головою на стол.
За локоть его потрясла рука. Саттри вскинулся.
Что тут такое? спросил мужчина в поварском белом. За ним маячила официантка.
В каком это смысле, что тут такое?
Ты ее ругал?
Нет.
Врет он, к черту. Еще как ругал.
Я ее попросил принести мне супу.
Ругал и меня, и обед, и все остальное.
Мы тут ругаться не позволяем и никаких неприятностей не допускаем. Теперь идите-ка.
Он отступил назад, чтобы Саттри мог подняться, пройти. Тот послушался. И сам, и одеяло его. Его трясло от ярости и разочарования.
Не заплатил он, сказала официантка.
Саттри злобно на нее глянул.
Пошел отсюдова, сказал мужчина. Не нужны мне твои деньги.
Он стоял на улице. По всей своей голове слышал он, как закрываются двери, словно в
