Саттри - Кормак Маккарти
Ты куда это, к черту, собираешься его поместить?
Леонард выпрямился и огляделся. Нам нужно его придержать, прошептал он.
Ладно.
Мы его вывалим, блядь, в реку, само собой. А у тебя есть мысль получше?
Конечно есть.
Ладно, давай-ка послушаем.
Забудь про этот свой дурацкий, к черту, план и просто позвони в полицию или куда там еще, и скажи, пусть приезжают и вывозят его вонючую жопу.
Леонард посмотрел на Саттри. Покачал головой. Ты не понимаешь, сказал он.
Я понимаю то, что я в такое не ввязываюсь.
Послушай…
Попроси помочь Хэррогейта. Психи должны вместе держаться.
У него лодки нет. Слушай, Сат…
Черта с два у него нет лодки.
Да ты надо мной смеешься, Сат. Я в эту его хуергу ни ногой.
Саттри допил кружку и встал. Мне надо идти, сказал он. Делай, что хочешь, но меня не впутывай.
В утренних прохладах он проверял переметы, выплыв на реку в тумане вместе с солнцем. Днями ходил в город, но держался в основном сам по себе. На Коптильню он наткнулся в верхнем городе, и старый оборванец облапал его и слезно попросил монетку. Одной рукой Саттри придерживал карман, пока лез в него в него другой, но потом посмотрел на Коптильню и отказал. Он прошел мимо старого калеки дальше, но обнаружил, что тот пристроился к его локтю, ковыляя на искореженных своих ногах, словно сломанный апостол. Эй, окликнул его Коптильня, хотя между ними и шага не было.
Сам ты эй, ответил Саттри.
Геенна клятая, дай же мне хоть чего-нибудь. Дайм. Черт бы тебя драл, Коря, у тебя ж дайм есть, правда?
Мне он больше нужен, ответил Саттри.
От такого старик опешил и остановился. Он провожал Саттри взглядом, пока тот шел вверх по Рыночной улице. Окликнул его снова, но Саттри не обернулся. Ну и пральна, крикнул оборванец. Так и надо со старым калекой, который тебе сплошь одни одолженья делал.
Он спустился по Лозовой среди попрошаек почернее, но серебро свое держал при себе, сколько б у него его там ни было. Старую негритянку в обносках вымыло на мостовую под «Компанией человеческой мебели», словно кусок темной и жуткой флоры, она вытянула истощенную ногу через всю пешеходную дорожку перед собой и приглашала кого ни попадя на нее наступить. Она там лежала, как обугленная древесная ветка. Кто бы блекло ни улыбнулся и ни отвернулся, она обрушивает на них темнейшие проклятья затурканного божества. Глаза ее красны от выпивки, ее география несдвигаема. В то время как проворные подвержены климатическим переменам разнообразных судеб и не ведают, где отыщет их новый день, она закреплена в бессрочности, устойчива, парадигма черной анафемы, насаженная на дно города, словно средневековая преступница.
Саттри прошел мимо, в эти дни он перемещался по улицам, как отвязавшаяся собака. Такое старье до странности новое, город видится незамыленным взором. Повторение собственных образов города его вымыло и выровняло, и Саттри видел доподлинно и суще на мертвых аллювиальных очерках помрачней тот город, какой он помнил, такой же призрак, что и он сам, сам он – очерк среди развалин, ворошит высохшие предметы, словно некий тупой палеоантроп средь костей падших поселений, где не осталось ни души подать голос тому, что миновало. Словоохотливый шимпанзюк жестами изображал, как он заправит сзади шедшей мимо по дорожке юной черной девушке, а та обратила к нему раскаленный взгляд, и он, хохоча, сбежал. Галерея праздных лоботрясов, украшавшая собой мусорные баки и обочины, тыкала пальцами и ржала. Маме своей заправишь, сказала она им, и черный гаер притворно подрочил на нее, держа двумя руками воображаемый фаллос размером с осветительный столб, а наблюдатели улюлюкали и хлопали себя по коленям. Саттри они казались зловещее, а действия их – противосолонной аллегорией гнева и отчаяния, тисков инквизиции и воя ругательств без покаянья у врат и призывов возместить их праведное проклятие к богу, пред которым нужно ходатайствовать жопой наперед или косвенно. Кто-то кивочно знал его, и ему кивали, но рука, кою подымал он, их ею приветствуя, подымалась, казалось, жестом ужаса. Он двигался дальше в свершившихся сумерках. Ночь застала его в «Б-и-Дж» с Черпаком и Джейбоном, и он танцевал с молоденькой девушкой, которая вокруг него бесстыже вилась. Черноволосая, испачканные сажей ноги полнобедры под тонким платьем, она двигалась с чем-то вроде лирической непристойности. Ей недоставало переднего зуба, и, когда улыбалась, в зазор она высовывала кончик языка. Когда заведение закрылось, они поехали по улицам на заднем сиденье такси, и он обхватил ее грудь чашкой своей ладони, а она сунула язык ему в рот. Рукою он расколол ей влажные и голые бедра, там в расщелине шелковой промежности, подвернутое ему под палец, пучилось влажное тепло. Сначала он отвез ее к Аву Джоунзу. Место для полуночников, сказал он ей. Он устроил так, что они выскочили из такси в виду его темного плавучего дома, на пустой речной набережной. Попили в уголке, и он привел ее к себе в хижину, и зажег лампу, и прикрутил пониже фитилек в стекле.
Она сидела на шконке в одних голубеньких трусиках, а он запускал свой язык ей в ухо. Она попивала пиво, слегка подрагивая. Горьковатый вкус серы и тяжесть ее пухлой юной сиськи, голой у него в ладони. Когда она откинулась на спину, он разглядел ее тупое недоразвитое кукольное личико и весь ее пресный вид за миг до того, как ее голова ушла под темноту стены. Он уснул, растянувшись впритирку к ней.
Спал он невесть сколько, когда где-то вспыхнул свет, и стыки в стене хижины зажглись, как бисерная занавеска. Он подумал, что это баржа махнула своим береговым прожектором, но услышал, что сразу за дверью работает мотор. Подумал о полиции. Мотор заглох, и свет пригас до ничто. Он услышал, как хлопнули дверцей. Сел на шконке.
Что такое? спросила она.
Не знаю.
Шаги по мосткам, стук в дверь.
Кто там? спросил Саттри.
Это я.
Кто?
Я. Леонард.
Матерь божья, произнес Саттри.
Кто это? спросила девушка.
Саттри встал со шконки и нашарил штаны. Натянул их, и подошел к столу, и открутил повыше фитиль под ламповым стеклом. Девушка села в постели, прикрыв руками грудь. Кто там? спросила она. Она натягивала на себя простыню.
Саттри открыл дверь. Леонард не соврал. Там и впрямь был он. Глаза огромные и искренние. Говорил он возбужденным шепотом. Он у меня, сказал он.
Что у тебя?
Он. В багажнике.
Саттри попробовал захлопнуть дверь.
