Саттри - Кормак Маккарти
За дверью оказалась карлица, угольно-черная во вдовьем трауре, и на шее у нее висели на цепочке маленькие очки в оправе из золотой проволоки. Едва четыре фута росту было в ней, рука на дверной ручке была у нее на уровне уха, как у ребенка или дрессированной домашней обезьяны. Она взглянула снизу на Саттри и сказала: Ну, ты не за себя тут, кажись.
Нет, мэм, ответил он. Она повернула голову и слегка ее склонила. Он сказал: Я тут за Ава Джоунза. Он просил спросить, не могли б вы к нему зайти.
Входи сюда, сказала она, отступая.
Делая шаг внутрь, он заметил в себе диковинное почтение. Когда она захлопнула за ним дверь, они оказались почти в полной темноте. Она провела его по коридорчику и в дверной проем за шторкой. К оконным рамам были прикноплены черные драпировки. Удавалось различить стол и несколько стульев, а также крохотную кроватку.
Усядься, сказала она.
Он присел к столу и огляделся. Из комнаты она вышла. Из полутьмы начали прирастать странные явления, вроде фигур во сне. На столе располагался набор серебряных ваз и подсвечников, суповых чаш и мисок, все покрыты листами желтого целлофана. Имелся в комнате камин, в котором держали сломанную решетку для угля, прислоненную к кирпичам, а над каминной доской зеркало с фасками. На самой доске лампа, ваза, мраморные часы. Похоже, птичье чучело. В сумраке скрывались предметы помельче. Электрический вентилятор на столе непрестанно вращался из стороны в сторону и омывал его периодическими порывами зловонного воздуха. Голые доски хижины заклеили обоями в цветочек, стыки дали стрелки и разорвали бумагу. Повсюду висели портреты черных, странные семейные группы, где лица сурово наблюдали из своего бумажного прошлого. Висели в темноте, словно галереи приговоренных. Одежда пошита на дому.
Он услышал скрип двери из подвала. На очаге колыхнулись и задрожали в синем угольном ведерке срезанные цветы.
Он слышал, как она приближается снаружи, стук задвижки и шарканье ее мягкой обуви. Она вошла и закрыла за собой дверь. При свете ее закрытия он различил на стене вешалку, всю унизанную ярмарочными птичками, что покачивались от сквозняка или крутились на своих проволочках. Она подошла к нему, и взяла его за голову, и поднесла что-то маленькое, и странных очертаний, и завернутое в мысок старого носка. Саттри оттолкнул. Минуточку, сказал он. Что это?
Сиди тихо, ответила она.
От отстранился. В его руке ее предплечье ощущалось, как лучина для растопки.
До чего чудесны дураки, а? сказала она. Это лед, мальчик. Теперь сиди тихо.
Он обмяк на стуле, и она приложила холодную мокрую тряпку к шишке у него на лбу, и взяла его руку своей, маленькой худышкой, какую помнишь, если потрогаешь лапку обезьянки через решетку или у тебя был ручной енот. Она направила его руку ко льду, и он придержал его на лбу. По носу ему стекал ручеек. Голова начала приятно онемевать.
Лучше, если вы и Джоунзу такого же захватите, сказал он.
А ему зачем?
На прошлой неделе его в тюрьме довольно сильно отделали. Наверно, потому и хочет вас видеть.
Ему на это вообще наплевать. Он своих врагов поубивать хочет, вот чего.
Поубивать врагов? Саттри наклонил голову вперед, чтобы стекала вода.
Мм-гмм.
Каких еще врагов?
Стояла она у стула, на котором он сидел, и глаза ее были на одном уровне с его. Она посмотрела на него. Лицо, в котором лежало все и ничего. Личина, вытесанная из холодного черного воска. Она показала рукой, вытянувши ее и намекая этим жестом на весь мир, стоявший за тонкими дощатыми стенами и за лесом акаций, жестом и суровым, и изящным, признававшим существование бесчисленных армий несдвигаемой границы. Вот и все. Она сунула в рот палец поправить зубы.
Саттри встал и сказал, что ему пора.
Она отвела вбок шторку, и он прошел за нее, и добрался до двери. Там помедлил, положив ладонь на ручку. Что мне сказать Джоунзу? спросил он.
Не могу я туда к нему зайти.
Ему правда хочется, чтоб вы пришли.
Мм-гмм.
Ему нужно, чтоб вы пришли.
Я знаю.
Можно мне его сюда привести?
Он знает, где я.
Что ж.
Он открыл дверь. Белый солнечный свет ослепил его. Спасибо за лед, сказал он.
Мм-гмм, ответила она.
Когда он добрел до улицы, лед уже растаял, и он зашел к Хауарду Клевинджеру еще за куском. Приподнял ржавую крышку ящика с напитками и пошарил в холодной воде, нащупывая кус нужного размера, гладкие формы скользили среди бутылочных горлышек с клочками бумаги и чешуйками отслоившейся краски. Хайло наблюдал из кресла-качалки и, когда он выпрямился из-за крышки и приложил кусок льда ко лбу, рассмеялся и закашлялся, покачался сам и покачал головой.
Хо-хо, произнес Саттри.
Кто прошелся тебе по башке, детка?
Саттри откинулся назад. К картонному потолку прикнопили куски бумаги странных очертаний.
С кем это ты вразнос пошел, Сат?
С дверью столкнулся.
Хи-хи, хмыкнул Хайло.
Где сегодня все твои друзья из дурки?
В народ подались.
Хорошо, сказал Саттри. Придерживая лед у лба, он вышел. Клевинджер, обмякший в своем кресле, скрестивши руки, открыл один глаз, когда он проходил мимо прилавка, и закрыл его снова. Саттри двинулся вверх по склону к городку.
Вернулся он на исходе дня. Посидел на крыльце, посмотрел, как мимо течет река. Еще не пала темнота, а он поднялся и двинул вверх по реке к Аву Джоунзу.
В углу пили пиво двое белых, а Ляля жарила гамбургские котлеты на маленькой горелке на камбузе. Он пересек комнату и оттолкнул шторку. На кровати никого. Он отодвинул пластиковую душевую шторку на другой стороне. Джоунз стоял у писсуара, одной рукой держась за стену. На нем были трусы цвета хаки, и Саттри даже в тусклом свете от реки из оконца видел такие галактики шрамов и старых стянувшихся рубцов, лоснящихся и багровых швов, что поневоле ахнул. Выглядел тот словно какое-то смуглое чудовище из кино, сметанное из кладбищенских деталей и сшитое безразличной рукой. Саттри отпустил шторку.
Что сказала, Молодежь?
Чтоб ты сам туда шел.
Он смотрел в палубу, дожидаясь ответа. Джоунз не
