Роман о двух мирах - Мария Корелли
Первым прервал многозначительную паузу мистер Чаллонер.
– Из меня скверный оратор, сэр, – медленно заметил он, – однако я кое-что чувствую; и позвольте сказать, вы все говорите правильно. Я часто хотел выразить то же самое, только не находил нужных слов. Как бы то ни было, у меня сложилось такое впечатление: то, что мы именуем обществом, в последние годы на всех парах катится прямиком к дьяволу, если дамы простят мне такую откровенность. И поскольку в путешествие это отправляются по собственному желанию и доброй воле, я полагаю, никаких препятствий или остановок не предвидится. Это дорожка вниз, и, как ни странно, никаких помех на ней нет.
– Браво, Джон! – воскликнула миссис Чаллонер. – Как же ты раскрылся! Я никогда раньше не слышала, чтобы ты баловался сравнениями.
– Что ж, моя дорогая, – ответил ей довольный муж, – лучше поздно, чем никогда. Сравнение – штука хорошая, если не переусердствовать. Например, сравнения мистера Суинберна иногда слишком громоздки. Есть у него стих, который, при всем моем восхищении им, я так и не смог понять. Именно в нем он искренне желает быть «любого дерева любым листом» или же не прочь стать «как кости в остром море глубоко». Я изо всех сил пытался увидеть в этом смысл и все же не смог.
Мы посмеялись. Зара казалась особенно весела и выглядела прелестнее всех. Она была хорошей хозяйкой и старалась очаровать каждого, что давалось ей с легкостью.
Тень на лице ее брата не исчезала, раз или два я замечала, что отец Поль смотрел на него с ласковой тревогой.
Ужин подходил к концу. На десерт подали роскошные блюда с редкими фруктами – персиками, плантанами, виноградом из теплицы и даже клубникой, а с ними восхитительное, цвета топаза игристое вино «Крула» восточного происхождения, что было разлито по бокалам из венецианского стекла, в которых лежали кубики льда, похожие на алмазы. В тот вечер воздух был настолько душным, что этот напиток показался нам очень освежающим. Когда кубок Зары был наполнен, она с улыбкой подняла его и произнесла:
– Я хочу предложить тост.
– Просим, просим! – утвердительно закивали джентльмены, Гелиобас промолчал.
– За нашу следующую счастливую встречу! – Она поцеловала край кубка и словно сдула поцелуй своему брату.
Гелиобас очнулся от задумчивости, взял кубок и осушил его содержимое до последней капли.
Все искренне откликнулись на тост Зары, а затем полковник Эверард предложил тост за здоровье прекрасной хозяйки, и гости с удовольствием выпили еще по бокалу.
После этого Зара подала сигнал, и дамы встали, чтобы пройти в гостиную. Когда я шла мимо Гелиобаса, он выглядел таким мрачным и даже грозным, что я осмелилась прошептать:
– Не забывайте Азул!
– Это она меня позабыла! – прошептал он.
– Никогда! Ни за что! – сказала я искренне. – Гелиобас! Что с вами происходит?
Он ничего не ответил, а у меня не было возможности продолжить разговор, так как я должна была следовать за Зарой. Мне стало очень тревожно, хотя я и не понимала причин. Я задержалась у двери и оглянулась на него. В этот момент до наших ушей донесся низкий, рокочущий звук, словно где-то вдалеке грохотали колеса огромной колесницы.
– Гром, – тихо заметил мистер Чаллонер. – Думаю, самое время. Весь день было неестественно жарко. Хорошая буря освежит воздух.
Оглядываясь, я заметила, что, когда раздался этот далекий раскат, Гелиобас крайне побледнел. Почему? Он определенно был не из тех, кто боится грозы, – ему чужд любой страх. Я нерешительно вошла в гостиную: проснулось мое чутье, оно начало предостерегать меня, и я тихо прошептала молитву тому сильному, незримому, но величественному духу, который, я знала, должен быть рядом, – Ангелу-хранителю. Мне тотчас же дали ответ – и мое предчувствие переросло в твердую уверенность: Гелиобасу угрожает опасность, и если я хочу быть ему другом, то должна подготовиться к непредвиденному. Восприняв эту мысль, как и подобает воспринимать подобные предчувствия – словно прямое послание, отправленное мне для руководства, – я успокоилась и собрала все силы, чтобы противостоять чему-то, хотя и не знала чему.
Зара показывала гостьям большой альбом итальянских фотографий и, переворачивая страницы, поясняла, что на них. Когда в комнату вошла я, она горячо попросила меня:
– Сыграй нам, дорогая! Что-нибудь нежное и печальное. Ты же знаешь: мы восхищаемся твоей музыкой.
– Вы слышали сейчас раскат грома? – спросила я.
– Это был гром? Я так и думала! – сказала миссис Эверард. – О, надеюсь, бури не будет! Я так боюсь грозы!
– Вы взволнованы? – любезно спросила Зара, отвлекая ее прекрасными видами Венеции.
– Видимо, да, – посмеиваясь, ответила Эми. – Пусть чаще всего я отважна. Все же мне не нравится слушать, как ссорятся друг с другом стихии, – они слишком серьезно к этому относятся, и никто не может их усмирить.
Зара улыбнулась и мягко повторила мне просьбу сыграть – к ней охотно присоединились миссис Чаллонер и ее дочери. Подойдя к роялю, я думала о чудесном стихотворении Эдгара Аллана По:
На Небе есть ангел, прекрасный,
И лютня в груди у него.
Всех духов, певучестью ясной,
Нежней Израфель сладкогласный,
И, чарой охвачены властной,
Созвездья напев свой согласный
Смиряют, чтоб слушать его37.
Только я подняла пальцы над клавишами инструмента, как издалека донесся еще один протяжный, низкий, зловещий раскат грома, отчего комната содрогнулась.
– Играй же, играй, ради всего святого! – воскликнула миссис Эверард. – И тогда нам не придется думать о приближающейся буре!
Я сыграла несколько осторожных вступительных арпеджио, пока Зара усаживалась в кресло у окна, а другие дамы, к своему удовольствию, расположились на диванах и оттоманках. Комната была очень тесной, и аромат расставленных в изобилии цветов был даже слишком сладким и удушающим.
И шепчут созвездья, внимая,
И сонмы влюбленных в него,
Что песня его огневая
Обязана лютне его.
Поет он, на лютне играя,
И струны живые на ней,
И бьется та песня живая.
Как преследовали меня эти строки! Они всплывали в голове, и я играла, теряясь в лабиринтах мелодии и гармонично переходя от одной тональности к другой с чувством невероятной радости, известной только тем, кто с легкостью может импровизировать и улавливать неписаную музыку природы, которая сильнее всего взывает к не испорченным связью с миром эмоциям и живо откликается на то, что называется искусством сугубо подсознательным. Вскоре я полностью увлеклась и позабыла о присутствии слушателей. Я снова представляла себя в
