Орландо - Вирджиния Вулф
Подобным образом прошло восемь или девять дней; на десятый, то есть двадцать шестого октября, Орландо лежала в зарослях папоротника, Шелмердин декламировал Шелли (чьи стихи знал наизусть), и тут медленно падавший с верхушки дерева лист резко хлестнул Орландо по ноге. За ним последовал второй лист, третий. Орландо задрожала и побледнела. Ветер! Шелмердин – точнее, теперь уже Бонтроп – вскочил на ноги.
– Ветер! – крикнул он.
Они помчались через лес, и ветер осыпал их листьями, пробежали через большой двор и все маленькие дворики, и перепуганные слуги побросали щетки и кастрюли и последовали за ними, ворвались в капеллу и поспешно зажгли свечи, впопыхах опрокидывая скамьи и ненароком задувая свечи. Зазвонили колокола, созывая людей. Наконец вошел мистер Даппер, на ходу ловя концы своего белого галстука, и спросил, где требник. Ему сунули молитвенник королевы Марии, он судорожно полистал страницы и сказал: «Мармадьюк Шелмердин и леди Орландо, встаньте на колени», и они подчинились, и то на них падало солнце, то накатывала темнота, потому что свет и тень суетливо сменяли друг друга, проникая сквозь витражи, и среди хлопанья бесчисленных дверей и звона, похожего на лязганье медных котлов, прорывались раскаты органа, звучавшего то громко, то глухо, и мистер Даппер, теперь глубокий старик, пытался перекричать этот тарарам, но тщетно, потом на миг все стихло, и одна фраза – возможно, «смерть не разлучит» – прозвучала отчетливо, слуги с граблями и кнутами в руках продолжали напирать, напрягая слух, и некоторые громко пели или молились, о стекло ударилась птица, раздался раскат грома, и никто не расслышал слова «Повинуйся» и не увидел, не считая золотого проблеска, передачи кольца из рук в руки. Стояла ужасная суматоха и полная неразбериха. И вот уже они поднялись с колен под грохот органа, сверканье молний и потоки дождя, и леди Орландо с кольцом на пальце вышла во двор в тонком платье и придержала стремя (бока оседланного и взнузданного коня были в пене), чтобы ее муж сел в седло, что он и сделал одним прыжком, и конь рванул вперед, и Орландо крикнула ему вслед: «Мармадьюк Бонтроп Шелмердин!», и он ответил ей: «Орландо!», и слова понеслись стремглав и закружились между колоколен, взмывая все выше и выше, улетая все дальше и дальше, вращаясь все быстрее и быстрее, пока не разбились и не рухнули дождем осколков на землю, и она пошла в дом.
Глава 6
Орландо ушла в дом. Там было очень пусто. Там было очень тихо. Вот чернильница, вот перо, вот рукопись поэмы, обрывающейся на середине хвалы вечности. Баскет с Бартоломью ее прервали, затеяв убирать после чая, как раз когда она собиралась сказать, что ничего не меняется. И вдруг за три с половиной секунды изменилось буквально все – она сломала лодыжку, влюбилась, вышла замуж за Шелмердина.
Доказательством служило обручальное кольцо на пальце Орландо. Правда, она надела его сама еще до знакомства с Шелмердином, но это совершенно не помогло, даже наоборот. И вот она крутит кольцо с суеверным благоговением, следя, чтобы оно не соскользнуло.
– Обручальное кольцо следует носить на безымянном пальце левой руки, – проговорила она, как ребенок, прилежно твердящий урок, – иначе в нем и смысла нет.
Голос Орландо прозвучал чуть громче и напыщеннее, чем обычно, словно в расчете на того, чье мнение ей важно. Наконец собравшись с мыслями, наша героиня поняла: она и в самом деле действует с оглядкой на дух эпохи. Ей чрезвычайно хотелось убедиться, что помолвка и брак с Шелмердином вызовут одобрение. Она определенно чувствовала себя лучше. С ночи на болоте зудящий палец почти не беспокоил. И все же сомнения ее посещали. Конечно, она замужем, но разве это брак, если муж вечно скитается у мыса Горн? Разве это брак, если муж ей нравится? Разве это брак, если ей нравятся другие люди? И наконец, разве это брак, если больше всего на свете ей нравится писать стихи? Она сомневалась.
Нужно подвергнуть себя испытанию! Орландо посмотрела на кольцо, потом на чернильницу. Осмелится или нет? Ни за что! Но она должна. Нет, ни за что! Как же поступить? Следовало бы упасть в обморок, однако Орландо чувствовала себя прекрасно, как никогда.
– Пропади оно пропадом! – воскликнула она с ноткой прежнего задора. – Приступим!
И Орландо рьяно макнула перо в чернильницу. К ее огромному удивлению, обошлось без эксцессов. Она вытащила перо. Мокрое, но не капает. Она принялась писать. Слова шли с трудом и все же шли. Да, только есть ли в них смысл? – гадала она, опасаясь, что перо примется шалить, как в прошлый раз. Она прочла:
На луг я вышла, где средь буйных трав
Головки рябчиков поникшие тускнели —
Цветов угрюмых, чужеземных и коварных,
В нарядах тускло-рдяных, как Египта девы…
Когда она писала, то чувствовала у себя за плечом некую силу (помните, что мы имеем дело с самыми таинственными проявлениями человеческого духа), и после слов «Египта девы» та повелела ей остановиться. Буйные травы, говорила эта сила, словно гувернантка с указкой, возвращаясь к началу, годятся, поникшие головки рябчиков – восхитительно, коварные цветы – мысль, пожалуй, слишком сильная для женской лирики, хотя Вордсворт наверняка бы оценил, а вот девы… Разве девы так уж необходимы? Муж на мысе Горн, говоришь? А, ну тогда ладно.
И дух ее покинул.
Отныне Орландо преисполнилась в душе (ибо все это происходило в ее душе) глубокого почтения к духу своей эпохи, словно – если сравнивать великое с малым – путешественник, у которого в углу чемодана спрятана коробка сигар, по отношению к таможеннику, ставящему пометку мелом на крышке. Ибо она сильно сомневалась, не обнаружится ли при более тщательном изучении глубин ее души чего-нибудь в высшей степени запретного, за что придется расплачиваться до конца своих дней. Каким-то чудом ей удалось выказать почтение духу времени, надев на палец кольцо и найдя мужа на болоте, любя природу и не будучи ни сатириком,
