Орландо - Вирджиния Вулф
– Мадам, – вскричал он, спрыгивая на землю, – вы ранены!
– Сэр, я мертва! – ответила она.
* * *
Через несколько минут они обручились.
* * *
На следующее утро, за завтраком, он назвал ей свое имя: Мармадьюк Бонтроп Шелмердин, эсквайр.
– Так я и знала! – воскликнула Орландо, ибо было в нем нечто романтическое и рыцарское, страстное, печальное и все же решительное, что прекрасно сочеталось с диким, темноперым именем – именем, которое в ее воображении обладало сине-стальным отблеском грачиных крыл, хриплым смехом их карканья, извивающимся, словно змей, падением перьев в серебристый пруд и тысячью прочих вещей, которые мы опишем позже.
– А я – Орландо, – сказала она.
Об этом он и сам догадался. Ибо при виде корабля на всех парусах, озаренного солнцем, гордо идущего по Средиземному морю на пути из Южных морей, сразу понимаешь: это Орландо, объяснил он.
Хотя их знакомство было очень коротким, они распознали, как часто случается с влюбленными, все самое важное друг в друге буквально за пару секунд, и теперь оставалось лишь узнать незначительные подробности: как их зовут, где они живут, нищенствуют или процветают. У него есть замок на Гебридах, совсем разрушенный. В трапезном зале пируют олуши. Он держит путь к своему бригу в Фалмуте, однако сейчас штиль, а выйти в открытое море можно лишь при юго-восточном ветре. Орландо поспешно высунулась из окна посмотреть на золотого леопарда на флюгере. К счастью, хвост указывал на восток и был неподвижен, как скала.
– Ах, Шел, не покидай меня! – вскричала она. – Я страстно в тебя влюблена!
Не успели эти слова сорваться с губ, как обоих поразило ужасное подозрение.
– Ты – женщина, Шел! – вскричала она.
– Ты – мужчина, Орландо! – вскричал он.
С начала мира не случалось столь волнительной сцены возражений и уверений. Когда все закончилось и они снова сели, Орландо спросила, при чем здесь юго-восточный ветер? Куда он направляется?
– К мысу Горн, – ответил он и покраснел. (Ибо мужчине свойственно краснеть, как и женщине, только совсем по другим поводам.)
Лишь благодаря нешуточной настойчивости и изрядной доле интуиции ей удалось узнать, что жизнь его проходит в самом отчаянном и великолепном приключении из всех возможных – путешествиях вокруг мыса Горн в разгар штормов. Мачты ломаются, паруса рвутся на ленточки (признание пришлось вытаскивать чуть ли не клещами). Иногда корабль тонет, и он остается из всей команды один на крошечном плоту с одной галетой.
– Чем же еще развлечь себя мужчине в наши дни? – смущенно пробормотал он, накладывая себе клубничного джема.
Представив, как этот мальчик (он был совсем юн) сосет свои любимые мятные леденцы, в то время как мачты ломаются одна за другой, звезды мечутся в небесах, и ревет приказы – рубить канаты, бросить груз за борт – она невольно прослезилась, и эти слезы, как она заметила, на вкус были гораздо приятнее чем все, что ей пришлось пролить до сих пор. «Я стала женщиной, – подумала Орландо, – наконец-то я стала настоящей женщиной!» Она возблагодарила Бонтропа от всего сердца за редкое и неожиданное наслаждение. Если бы не болела левая нога, она уселась бы к нему на колени.
– Шел, дорогой мой, – вновь начинала она, – расскажи мне… – и они беседовали два часа и дольше, возможно, о мысе Горн, а возможно, и нет, ведь записывать их слова совершенно не стоит, ибо они знали друг друга настолько хорошо, что могли говорить обо всем на свете, то есть вообще ни о чем, или нести полную чушь, обсуждать всякую ерунду – как приготовить омлет, где купить лучшие в Лондоне ботинки – без соответствующего антуража такие вещи теряют всякий блеск, хотя сами по себе поразительно красивы. В наше время благодаря мудрой практичности природы можно обходиться почти без языка: для общения годятся самые простые фразы, поскольку никакие фразы не годятся, ведь самая обычная беседа часто самая поэтичная, а самая поэтичная – та, которую нельзя записать. В силу этих причин мы оставляем здесь большой пробел, указывающий на то, что место заполнено до отказа.
* * *
В подобных беседах прошло несколько дней.
– Орландо, любовь моя, – начал Шел, но его прервало шарканье дворецкого Баскета, который явился сообщить, что внизу ждет пара лондонских полицейских с приказом королевы.
– Веди их сюда, – велел Шелмердин, словно у себя на квартердеке, машинально заложив руки за спину и заняв оборону у камина. В комнату вошли полицейские в темно-зеленой униформе, с дубинками на поясе и встали навытяжку. Соблюдя формальности, они передали Орландо в собственные руки, как было предписано, юридический документ чрезвычайной важности, судя по сургучным кляксам, ленточкам и подписям весьма внушительного вида.
Орландо пробежала его глазами и затем, водя пальцем по бумаге, зачитала вслух следующие, наиболее относящиеся к делу факты.
– Судебные иски урегулированы… некоторые в мою пользу, к примеру… некоторые нет. Турецкий брак аннулирован (я служила послом в Константинополе, Шел), – пояснила она. – Дети признаны незаконнорожденными (якобы у меня было трое сыновей от Пепиты, испанской танцовщицы). Поэтому наследовать они не могут, что только к лучшему… Пол? Ах, да, что там насчет пола? Мой пол, – прочла она не без торжественности, – бесспорно и без тени сомнения (а я тебе о чем говорила минуту назад, Шел?) – женский. Поместья должны быть конфискованы окончательно в отсутствие у меня наследников мужского пола или в случае невступления в брак… – Тут ей надоела юридическая казуистика,
