Орландо - Вирджиния Вулф
Орландо поставила подпись под росчерком лорда Палмерстона и вступила в беспрепятственное владение своими титулами, домом и прочим имуществом, которое изрядно сократилось, ибо судебные издержки оказались непомерно огромными, и она вновь была дамой неимоверно знатной, хотя при этом непомерно бедной.
Когда результаты судебных разбирательств стали известны широкой публике (слухи разлетаются гораздо быстрее, чем вытеснивший их телеграф), ликование охватило весь город.
[Лошадей впрягали в экипажи с единственной целью их прогулять. Пустые коляски и ландо беспрестанно катались туда-сюда по Хай-стрит. В «Быке» зачитывались послания, в «Олене» строчили ответы. Весь город был иллюминирован. В надежно запертых витринах выставлялись золотые ларчики, золотые монеты окончательно и бесповоротно закладывали под камень. Основывали больницы. В деревнях открывали клубы «Крыса и воробей» для борьбы с указанными вредителями. На рыночных площадях дюжинами жгли чучела турчанок вместе с десятками ребятишек, у которых изо рта торчали бирки с надписью: «Я гнусный обманщик». Вскоре у дома Орландо заметили кремовых лошадок самой королевы, доставивших приказ отужинать и остаться на ночь во дворце. Стол Орландо, как и в прошлый раз, устилали приглашения от графини Р., леди Кью, леди Палмерстон, маркизы П., миссис У. Э. Гладстон и других, которые просили удостоить их своим обществом, напоминали о старинных связях между их семействами и так далее] – все это должным образом заключено в квадратные скобки по той уважительной причине, что подобные отступления не имели в жизни Орландо абсолютно никакого значения. Возвращаясь к нашему повествованию: все это она пропустила. Когда на рыночной площади пылали костры, она была в темном лесу наедине с Шелмердином. Погода стояла дивная, деревья простирали над ними неподвижные ветви, и если падал лист, весь в красных и желтых пятнах, то происходило это столь медленно, что следить за его полетом удавалось целых полчаса, пока он наконец не опускался к ногам Орландо.
– Расскажи мне, Мар, – говорила она (и тут следует объяснить, что, называя его по первому слогу имени, Орландо пребывала в мечтательном, любовном, покорном настрое, домашнем и немного томном, когда в камине горят ароматные дрова, вечереет, однако одеваться к ужину еще рано, и хотя снаружи идет легкий дождик, и листья блестят от влаги, в зарослях азалий поет соловей, на дальних фермах лают две-три собаки, кукарекает петух – вот что слышится читателю в ее голосе). – Расскажи мне, Мар, про мыс Горн!
И тогда Шелмердин сооружал на земле модель из веточек, опавших листьев и пары пустых улиточьих раковин.
– Здесь север, – говорил он, – там юг. Ветер дует примерно отсюда. Бриг движется на запад, мы только что спустили крюйсель на бизань-мачте; и, как видишь, – здесь, где пучок травы, он входит в течение, там помечено – где карта и компас, боцман? – Ага, вижу! – там, где раковина. Течение подхватывает его с правого борта, поэтому мы должны установить бом-кливер, иначе нас понесет левым галсом туда, где листок бука – ведь ты понимаешь, моя дорогая…
И в таком духе он продолжал, а она слушала, затаив дыхание, и правильно все понимала, так сказать, без лишних объяснений представляя, как фосфоресцируют волны, как позвякивают на вантах сосульки, как во время шторма он взбирается на верхушку мачты и задумывается о судьбе человеческой, как спускается, пьет виски с содовой, потом сходит на берег, где его завлекает чернокожая женщина, потом он раскаивается, читает Паскаля, собирается писать философский трактат, покупает обезьянку, размышляет об истинной цели в жизни, делает выбор в пользу мыса Горн и так далее. Все перечисленное и тысячи других вещей Орландо понимала как нельзя лучше, поэтому, когда она ответила: «Да, негритянки весьма соблазнительны» на его реплику о том, что галеты кончились, он удивился и пришел в восторг, насколько хорошо она все уяснила.
– Уверена, что ты не мужчина? – спрашивал он с тревогой, и она эхом откликалась:
– Разве ты не женщина?
И они без лишних слов принимались доказывать это друг другу. Каждый так удивлялся мгновенной отзывчивости другого, и для каждого стало таким открытием, что женщина может быть терпимой и откровенной как мужчина, а мужчина – таинственным и чутким как женщина, что им приходилось тут же проверять это на практике.
Так они и продолжали беседовать или скорее понимать друг друга – пожалуй, главное умение в эпоху, когда слов становится все меньше по сравнению с идеями, когда фраза «галеты кончились» означает поцелуи негритянки в темноте, когда философский трактат епископа Беркли приходится читать по десять раз. (Из этого следует, что лишь выдающиеся мастера слова способны говорить правду, а если автор простой и односложный, то можно заключить без тени сомнения, что бедняга лжет.)
Так они и беседовали, а потом, когда ее ноги совсем тонули в пятнистой палой листве, Орландо поднималась и уходила в глубь леса в одиночестве, оставляя Бонтропа сидеть среди раковин, сооружать модели мыса Горн. «Бонтроп, – объявляла она, – я ухожу», и если она называла его вторым именем – Бонтроп, это означало, что она хочет побыть одна, ведь оба – песчинки в пустыне, и смерть лучше встречать в одиночестве, ибо люди умирают ежедневно, умирают за обеденным столом или вот так, на прогулке в осеннем лесу; и когда пылали костры, и леди Палмерстон или леди Дерби каждый день звали ее на ужин, то Орландо переполняла жажда смерти; говоря «Бонтроп», она на самом деле говорила: «Я мертва» и пробиралась, словно призрак сквозь серебристо-бледные буки, углубляясь в свое одиночество, словно последний отзвук и движение замерли, и теперь она вольна идти своим путем – и все перечисленное читатель должен услышать в ее голосе, когда она говорит «Бонтроп»; также необходимо добавить, чтобы прояснить мистическое значение этого имени, что для него оно означало разлуку, обособление, бесплотное блуждание по палубе своего брига в неведомых морях.
После нескольких часов смерти сойка вскрикивала: «Шелмердин», Орландо срывала осенний крокус, который для иных – просто крокус и ничего более, и прятала на груди вместе с синим пером все той же сойки, слетевшим к ее ногам. Потом она окликала: «Шелмердин!», и слово металось по прозрачному буковому лесу, и настигало его в траве, где он сидел, строя модели из раковин. Он ее видел, слышал, как она идет к нему с крокусом и пером сойки на груди, кричал: «Орландо!», предчувствуя (следует помнить, что смешение ярких цветов вроде желтого и синего неизбежно отражается не только в глазу, но и в наших мыслях), и
