Орландо - Вирджиния Вулф
«Жизнь и возлюбленный» – строка не укладывалась в размер и не имела ничего общего с написанным выше, что-то о правильном способе купания овец и уничтожении паразитов. Перечитав, она вспыхнула и повторила: «Жизнь и возлюбленный». Отложив перо, Орландо пошла в спальню, встала перед зеркалом и поправила на шее жемчуга. Затем, поскольку жемчуг не очень выгодно смотрится на фоне утреннего хлопчатобумажного платья в цветочек, переоделась в серую тафту с голубым отливом, затем отдала предпочтение оттенку цветущего персика, а после сменила его на бордовую парчу. Пожалуй, чуточку пудры не повредит, и волосы можно уложить надо лбом – конечно, совсем другое дело. На ноги обула остроносые туфли, на палец надела кольцо с изумрудом. «Ну вот!» – промолвила она, закончив прихорашиваться, и зажгла свечи в серебряных канделябрах по бокам зеркала. Какая женщина не восхитилась бы пылающим среди снегов зрелищем, что предстало перед Орландо – позади зеркала виднелись заснеженные лужайки, а она горела костром, неопалимой купиной, и язычки пламени свечей вокруг ее головы серебрились, словно листья; или же зеркало было зеленой водой, она – русалкой, увешанной жемчугами, сиреной в пещере, поющей так, что моряки перевешиваются за борт и падают в воду, чтобы ее обнять; столь смуглая и яркая, столь суровая и нежная, невероятно соблазнительная – какая жалость, что рядом нет никого, кто восхитился бы и заявил в полный голос: «Черт побери, мадам, вы само очарование!», и был бы прав. Даже Орландо (которая вовсе не страдала тщеславием) это сознавала и улыбалась той самой улыбкой, что играет на губах женщин, сознающих свою красоту, словно та им не принадлежит, наливается, как готовая упасть капля, как взмывающий ввысь фонтан, и внезапно облекает их в зеркале – так она и улыбнулась, затем напрягла слух и различила лишь шелест листьев на ветру и чириканье воробьев, вздохнула и повторила: «Жизнь, возлюбленный», с необычайным проворством повернулась на пятках, сорвала с шеи жемчуга, сдернула с себя платье, оставшись в обычных черных шелковых бриджах, и позвонила в колокольчик. Явился слуга, и она велела немедленно закладывать шестерку лошадей. Срочные дела призывают ее в Лондон. С отъезда эрцгерцога не прошло и часа, как она тоже уехала.
Пока Орландо в пути, мы не преминем воспользоваться подвернувшейся возможностью, поскольку незамысловатый английский пейзаж в описаниях вряд ли нуждается, и обратим внимание читателя на пару ремарок, кое-где вкравшихся в повествование. К примеру, вы могли подметить, что Орландо прячет свои рукописи, если ее отвлекают. Еще у нее есть привычка подолгу смотреться в зеркало, а теперь, по дороге в Лондон, она вздрагивает и едва сдерживает крик, если лошади скачут слишком быстро. Похоже, скромность по части творчества, повышенное внимание к собственной внешности, опасения за свою безопасность недвусмысленно намекают: сказанное чуть выше про отсутствие разницы между Орландо-мужчиной и Орландо-женщиной уже не совсем верно. Она становится чуточку скромнее, как и положено женщине, и чуточку тщеславнее по поводу своей внешности, как и положено женщине. Одни наклонности проявляются ярче, другие отходят в тень. Иные философы заметят, что во многом виновата смена платья. При всей своей ничтожности одежда не просто нас согревает – она несет гораздо более важные функции. Одежда определяет, как мы смотрим на мир и как мир смотрит на нас. К примеру, когда капитан Бартоло увидел Орландо в юбке, то мигом велел устроить для нее навес, уговорил съесть кусочек солонины и пригласил на прогулку по берегу. Если бы вместо пышных юбок она выбрала наряд, плотно затянутый у щиколоток на манер бриджей, не видать ей ни комплиментов, ни ухаживаний. Когда говорят комплименты, на них принято отвечать. Орландо приседала в реверансе, подчинялась, всячески угождала душке-капитану, чего точно не делала бы, носи он вместо бриджей женские юбки, а вместо расшитого позументами мундира – атласный корсаж. Таким образом, многое свидетельствует в пользу мнения, что одежда носит нас, а не мы одежду; мы вынуждаем ее принимать форму руки или груди, и она формует наше сердце, мозг и язык по своему вкусу. Итак, после того как Орландо проходила в юбке достаточно долго, в ней произошла явная перемена, которая отразилась даже в лице, в чем читатель может убедиться и сам, взглянув на страницу 111[15]. Если сравнить портрет Орландо-мужчины и Орландо-женщины, то мы увидим, что оба, несомненно, принадлежат одному человеку, хотя есть и различия. Рука мужчины свободна – он готов схватиться за клинок, у женщины занята спадающими с плеч шелками. Мужчина глядит на мир открыто, словно тот создан для него и на его вкус. Женщина поглядывает искоса, деликатно и даже с опаской. Носи они одинаковую одежду, вполне вероятно, что и обликом бы не отличались.
Таково мнение некоторых философов и мудрецов, мы же склоняемся к другой точке зрения. К счастью, между полами лежит целая пропасть. Одежда – всего лишь символ того, что скрывается глубоко внутри. Именно перемены в самой Орландо обусловили выбор женского платья и женского пола. И, вероятно, она лишь более открыто выразила то, что происходит с большинством людей – такова уж открытость ее натуры – хотя они этого не показывают столь явно. И здесь мы вновь сталкиваемся с дилеммой. Как бы сильно полы ни различались, они еще и смешиваются. Переход от одного пола к другому происходит в каждом человеке, и часто лишь одежда помогает сохранить подобие мужественности или женственности, в то время как внутри находится совсем не то, что снаружи. С проистекающими отсюда сложностями и недоразумениями сталкивался каждый из нас, но лучше оставим общие рассуждения и займемся частным случаем в лице Орландо.
Именно сочетание мужского и женского начал, которые превалировали в ней поочередно, часто придавало ее манерам неожиданный оборот. К примеру, любопытные одного с ней пола недоумевали, женщина ли Орландо вообще, если никогда не одевается дольше десяти минут? Или выбирает платья наобум, да и носит их весьма небрежно? Впрочем, говорили они, нет в ней ни мужского педантизма, ни властолюбия. Вдобавок излишне сердобольна – не
