Орландо - Вирджиния Вулф
– Я взрослею, – подумала она, наконец беря свечу. – Расстаюсь со старыми иллюзиями, – проговорила она, захлопывая книгу королевы Марии, – быть может, чтобы освободить место для новых, – и спустилась к могилам, где лежали кости ее предков.
Но даже кости предков – сэра Майлза, сэра Гервасия и остальных – отчасти утратили святость с тех пор, как в азиатских горах Рустум эль Сади махнул рукой. Почему-то осознание того, что каких-нибудь триста или четыреста лет назад эти скелеты были людьми, которые пытались пробиться наверх, как любой из современных парвеню, и достигли успеха, обзаведясь домами и слугами, подвязками и лентами, как и любой выскочка, в то время как поэты и другие люди, весьма умные и образованные, предпочтя сельскую тишину, поплатились за свой выбор крайней бедностью и теперь ковыляют по Стрэнду с рекламными плакатами на груди и спине или пасут овец, заставило ее мучиться угрызениями совести. Стоя посреди склепа, Орландо вспомнила египетские пирамиды и тех, чьи кости под ними покоятся, и простор голых скал, раскинувшихся над Мраморным морем, на миг показался ей гораздо более приятным жилищем, чем особняк с сотнями комнат, где на каждой кровати есть одеяло и у каждого серебряного блюда – серебряная же крышка.
– Я взрослею, – подумала она, беря подсвечник. – Расстаюсь со старыми иллюзиями, быть может, чтобы освободить место для новых.
И она зашагала по длинной галерее к себе в спальню. Процесс неприятный и мучительный, но интересный, изумленно подумала Орландо, вытягивая ноги перед камином (ни один моряк этого не видел), и принялась обозревать свои прошлые достижения, словно прогуливалась по бульвару с величественными зданиями.
Мальчиком она любила звук и полагала, что поток шумных слогов, слетающий с губ, – лучшая поэзия. Позже, отчасти благодаря влиянию Саши и утрате иллюзий, в ее возвышенное безумство упала черная капля, превратившая восторженность в апатию. Внутри медленно открывались причудливые глубины с многочисленными чертогами, которые нужно исследовать с факелом, причем в прозе, а не в поэзии; и Орландо вспомнила, с каким увлечением изучала труды доктора Брауна из Норвича, чья книга всегда была у нее под рукой. После истории с Грином здесь, в уединении, она сформировала или хотя бы попыталась – видит Бог, подобные процессы порой растягиваются на всю жизнь – сформировать дух, способный к сопротивлению. «Писать буду, – сказала она себе, – лишь то, что нравится мне» и накропала двадцать шесть книг. И все же, при всех ее путешествиях и приключениях, глубоких раздумьях и метаниях туда-сюда Орландо продолжала меняться. Бог знает, что готовило ей будущее, но конца переменам точно не предвиделось. Высокие бастионы мысли, привычки, казавшиеся вечными, как камень, развеялись, словно тени от прикосновения чужого ума, оставив после себя небо с мерцающими звездами. Она подошла к окну, распахнула его, невзирая на холод, и высунулась наружу, вдыхая влажный ночной воздух. В лесах лаяли лисы, на ветвях копошились фазаны. Снег зашуршал и скатился с кровли. «Но ведь моя жизнь здесь в тысячу раз лучше, чем в Турции! Рустум, – вскричала она, обращаясь к цыгану (и эта новая способность помнить о споре с собеседником, который находится далеко и не может тебе возразить, лишний раз доказала развитие ее души), – ты был неправ! Здесь гораздо лучше, чем в Турции. Волосы, хлеб, табак – подумать только, из каких мы слеплены мелочей! – проговорила она, вспомнив молитвенник королевы Марии. – Что за фантасмагория наш разум, что за средоточие противоречий! То мы отрекаемся от своего рода и страны и стремимся к аскезе, то вдруг не можем устоять перед запахом старой садовой дорожки и плачем, заслышав пение дроздов». И, как обычно сбитая с толку мириадом вещей, которые откладываются в памяти и требуют объяснения, при этом не давая ни малейшего намека на сокровенный смысл, она швырнула черуту в окошко и отправилась в постель.
На следующее утро, вдохновленная этими мыслями, она достала перо и бумагу и начала переписывать поэму «Дуб», ибо иметь в своем распоряжении чернила и бумагу в избытке после того, как привыкла обходиться ягодами и промежутками между строк – немыслимое наслаждение. И так Орландо то вычеркивала строку в полном отчаянии, то вписывала новую в порыве вдохновения, пока на страницу не упала тень. Рукопись пришлось проворно спрятать.
Поскольку окно выходило на закрытый дворик в центре, поскольку она запретила пускать посетителей, поскольку никого не знала сама и ее никто не знал, при виде тени Орландо сначала удивилась, затем вознегодовала, потом (когда подняла взор и разглядела как следует) развеселилась. Ибо тень принадлежала ее старой знакомой – ни много ни мало, эрцгерцогине Харриет Гризельде из Финстер-Орхорна и Скандо-оп-Бума, что в Румынии. Как и прежде, та скакала вприпрыжку по двору в черном костюме для верховой езды и накидке. Ничуточки не изменилась. Из-за этой женщины Орландо пришлось покинуть Англию! Обиталище мерзкой стервятницы – да что там, роковая дичь! При мысли о том, как бежала до самой Турции, спасаясь от ее соблазнов (теперь весьма убогих), Орландо расхохоталась. Невыразимо комичное зрелище! Эрцгерцогиня смахивала на зайца-переростка: выпученные глаза, впалые щеки, высокий головной убор, напоминающий заячьи уши. Замерла, словно пугливый грызун, который уселся посреди поля и думает, что его не видно, и уставилась прямо на Орландо, смотревшую из окна. После такой игры в гляделки хозяйке не оставалось ничего иного, как пригласить ее в дом, и вскоре леди обменивались любезностями, пока эрцгерцогиня стряхивала снег с накидки.
– Чертовы женщины, – пробурчала Орландо себе под нос, подходя к буфету, чтобы налить бокал вина, – ни минуты покоя. Что за назойливые, любопытные, вечно сующие нос в чужие дела существа! Из-за этой дылды я удрала из Англии, а теперь… – Она обернулась, чтобы поставить поднос перед эрцгерцогиней, и вдруг вместо нее увидела высокого джентльмена в черном. У каминной решетки лежала груда одежды. Орландо оказалась наедине с мужчиной!
Внезапно вспомнив, что она женщина, о чем успела совершенно позабыть, и расстроившись по этому поводу, Орландо едва не лишилась чувств.
– Ба! – вскричала она, прижав руку к груди. – Как же вы меня напугали!
– О, нежное создание! – воскликнула эрцгерцогиня, преклоняя колено и одновременно поднося к губам Орландо бокал с вином. – Простите же меня за обман!
Орландо глотнула вина, эрцгерцогиня бухнулась на колени и поцеловала ей руку.
Короче говоря, минут десять они усердно разыгрывали роли мужчины и женщины, а потом вернулись к привычной манере общения. Эрцгерцогиня (в
