Саттри - Кормак Маккарти
Саттри встал с койки и вывалился из комнаты. По коридору прошел в темноте и откинул щеколду на двери в его конце, и сделал шаг наружу. Кожура луны лежала в небе набекрень, и мир выглядел холодным и синим. Он видел стебли щавеля на дворе, а за ними голые и тлетворные заросли белой акации, и бумажный мусор, и газеты в сучьях, словно разнообразные птицы, искореженные, бледные и неугомонные на ветру. Он скитался по этому лесу, как будто намеревался прочесть старые выцветшие новости, наколотые там, безыскусные преступные деянья, убийство на улицах. Язык его лежал во рту распухшим, а мозг стискивало черепом. Он видел, как по лесу движутся зеленые светящиеся фигуры. Ему показалось, что слышно пение, и он долго стоял в темноте, прислушиваясь, но не раздавалось ни звука, даже собака не лаяла. Пробирался он сквозь мир нереальный, по мостовым в потемнелом городке, на востоке шевелился серый свет, мимо темных кирпичных стен и окон, хранимых стальными решетками, стекла их мутны от копоти. Скитался в ночном сумраке у реки, в холодной сырости мертвого бурьяна, свет на дальнем берегу размечал порядки, каких он прежде никогда не видел.
В постели своей он лежал, полупроснувшись. Он знал, что станется так, что скрипач Малыш Роберт убьет Тарзана Куинна. По реке прошла баржа. Он лежал, сведя ноги вместе, руки по бокам, словно мертвый король на алтаре. Его покачивало накатом, он плыл, как первый микроб жизни по остывающим морям Земли, бесформенное пятно плазмы, пойманное в капле пара, и все творенье только еще предстоит.
* * *
В дурдоме стены смердят вонью грязи и смертельных болезней, какую впитали в себя за эти сотню лет. Пятна от проржавевших труб, навоза, швыряемого разгневанными имбецилами. Все это постоянно просачивается обратно, перебивая запах обеззараживающих чистящих жидкостей.
Холодный и хрупкий день. Железные ворота открыты, и деревья, как голые черные окаменелости, встают из мертвой листвы на лужайке. На подходе по длинной дорожке высятся сурово против зимнего неба темные кирпичные здания на горке.
Старые исцарапанные мраморные полы в холодном белом коридоре. Комната, где безумцы сидят за своей работой. Саттри они казались фигурами из сна, чем-то из прошлого, старые слюнявые отверженные, согбенные над своими корзинами, пальцевыми раскрасками или вязаньем. Он никогда раньше не бывал среди тех, у кого справка, и теперь с удивлением обнаружил, что они облечены некой странной вескостью, словно та публика, что как-то соотнеслась со смертью и вернулась, что-то в них от выживших в царстве, которое рано или поздно принять в расчет придется всем.
Посередине комнаты за столом сидела медсестра. Читала утреннюю газету, где новости были еще безумней.
Маккеллар, произнес Саттри.
Она сняла очки и потерла глаза, и оттолкнула от себя газету. Открыла регистрационный журнал и вознесла над ним карандаш. Ваша фамилия, сказала она.
Саттри. Корнелиус Саттри.
Вы… Что?
Прошу прощения?
Сестра взглянула на него. Что, повторила она. Племянник?
Да. Племянник.
Значит, уже здесь бывали.
В последние годы нет.
Она вновь надела очки, и отложила карандаш, и повернулась на стуле. Вон она с другой дамой сидит у дальней стены. Две сами по себе.
Спасибо.
Глаза следили за ним, пока он шел через комнату. Одинокий шатун в странной вязаной шапочке приостановился и воздел упреждающий палец. Саттри кивнул, и без того соглашаясь, что нужно быть осторожней. Старушки сидели, как нищенки на полу в своих некрашеных плащах. Он опустился перед ними на колени, и они кротко на него взглянули. Подумал, что как-то ее опознает, но возраст и безумие превзошли всю работу подобия, какая там была раньше, и угадать он не сумел. Тетя Элис? произнес он.
Дама постарше кивнула. Сделала небольшое движение, словно собирала подол халата, и посмотрела на него с тем же самым выражением лица. Да, сказала она.
Я Кореш.
О да. Как твои дела?
Вы меня знаете?
Ты же Кореш?
Да.
Сын Милы.
Саттри улыбнулся, сын Милости. Я не думал, что вы меня знаете.
Она потянулась к нему и взяла его запястье. Рука у нее прохладная и твердая. Он прикрыл ее ладонь своею. Глаза она устремила на него и не желала смотреть больше никуда. Были они чистого серого цвета, и что-то в них дикое, но злобы там не было. Он опустил взгляд на их руки. У нее дрожали, едва-едва. Старушка, сидевшая подле нее, тоже дотянулась и положила свою руку на их руки, и важно кивнула. Они втроем сидели на корточках на полу, словно заговорщики, давая друг дружке обет.
Как у вас дела, тетя Элис?
Полый карк голоса в продуваемой сквозняками комнате. Он прокашлялся. Повернулся посмотреть, не привлек ли внимания. Наблюдал старик в кресле-каталке, съежившийся у стены. Напевая самому себе некое безмолвное славословие.
Я прекрасно, ответила старушка.
К вам тут хорошо относятся?
О, жаловаться никому не след.
Мать приходит?
Чего это, она ж умерла в двадцать седьмом.
А Мила вас навещает? Или Хелен?
Ох, ну. Она покачала головой и улыбнулась. Нет. Слишком уж не частят.
А Марта?
Нет. Джон приходит, как любой другой. Вывозил меня. Катал на своей автомашине.
Старушка, сидевшая с ними, кивнула. Катал, сказала она. Ее Джон катал. Приехал на машине и забрал ее.
Тетушка доверительно подалась к Саттри. Он пил немного. Но пусть уж лучше выпимши приезжает, чем никто не приедет трезвый.
