К востоку от Эдема - Джон Эрнст Стейнбек
Том и сам знал мрачную, темную сторону своей натуры. Его отец был красив и умен, а мать – крошечная женщина – с непоколебимой верой в собственную правоту каждый поступок совершала с математической точностью. Все братья и сестры либо отличались красивой внешностью, либо имели талант, либо пользовались благосклонностью судьбы. Том всех их безмерно любил, но на себе ощущал давление тяжкого гнета, пригибающего к земле. Он то в восторге возносился к заоблачным горным вершинам, то блуждал в каменистых, погруженных во мрак ущельях. Всплески отчаянной храбрости сменялись приступами малодушия и трусости.
Сэмюэл говорил, что Том балансирует между величием и заурядностью, пытаясь определить, способен ли он возложить на свои плечи холодное и тяжкое бремя ответственности. Сэмюэл знал характер сына и чувствовал затаившуюся в его душе жестокость и необузданность, которые пугали, так как сам Сэмюэл не имел склонности к буйству. Даже когда пришлось отколотить Адама Траска, он не испытывал злобы. И книги, которые появлялись в доме, часто тайком, они читали по-разному. Сэмюэл легко плыл по поверхности, беззаботно балансируя среди идей и концепций, как лодочник, скользящий в каноэ по бурлящим речным порогам. Том же вгрызался в книгу и полз по узким туннелям мысли подобно кроту, целиком погружаясь в чтение.
Буйный нрав и робость… тело Тома жаждало женской ласки, и в то же время он считал себя недостойным женщины. После долгого мучительного воздержания он садился на поезд до Сан-Франциско, где пускался в безудержный разгул, а потом тихонько возвращался на ранчо, чувствуя себя неудовлетворенным, слабым и никчемным ничтожеством. Он наказывал себя, истязая работой. Пахал и засеивал бесплодные земли, до ломоты в спине рубил дубовые дрова, пока руки не повисали бессильными плетьми.
Похоже, Сэмюэл заслонил Тому солнце, и сын жил в тени отца. Том тайком писал стихи, а в то время подобное увлечение лучше было скрыть от людей. Поэтов считали хилыми скопцами, и уважающие себя мужчины на Западе относились к ним с презрением. Поэзия расценивалась как признак слабости, вырождения и порочности. Тех, кто осмеливался читать стихи вслух, освистывали, а тех, кто их писал, подозревали в неблаговидном поведении и предавали остракизму. К поэзии относились как к тайному пороку, скрывать который имелись все основания. Неизвестно, хорошие или плохие стихи сочинял Том. Он показал их одному-единственному человеку, а перед смертью все сжег. Судя по количеству золы в печи, их было довольно много.
Из всех членов семьи Том больше всего любил Десси. Она отличалась веселым нравом, и в ее доме царили смех и веселье.
Швейная мастерская Десси являлась достопримечательностью Салинаса. Это был особый женский мир, где низвергались все правила поведения и железные устои, а также исчезали породившие их страхи. Мужчинам входить в эту святыню запрещалось, а женщины становились такими, какими их создала природа: бесшабашными и капризными, подверженными суевериям и тщеславными, искренними и любопытными, порой дурно пахнущими. У Десси сбрасывались корсеты из китового уса, ужасные сооружения, с помощью которых из женщин пытались вылепить богинь. А в мастерской у Десси посетительницы становились земными женщинами, которые ходят в туалет, предаются чревоугодию, без стеснения почесываются и пукают. Свобода порождала смех и веселье.
Прислушиваясь к доносящимся из-за двери взрывам смеха, мужчины со страхом представляли, что творится внутри, догадываясь, что причиной бурного веселья являются они сами, что вообще-то соответствовало истине.
Вижу Десси, как живую. Золотое пенсне сползает с курносого носика, а из глаз текут слезы, вызванные безудержным хохотом. Все тело сотрясается от приступа смеха. Волосы выбиваются из прически и падают на лоб и глаза, а потом со вспотевшего носа слетает и пенсне, болтаясь на черной ленточке.
Платья у Десси заказывали за несколько месяцев вперед, и посетительницы приходили не менее двадцати раз, прежде чем выбирались подходящая ткань и фасон. До появления Десси в Салинасе не было заведения, столь благотворно влияющего на женское здоровье. В распоряжении мужчин имелись клубы, охотничьи домики и бордели, а у женщин только алтарная гильдия да жеманный кокетливый священник.
А потом Десси влюбилась. Не знаю ни подробностей ее любовной истории, ни кто был ее избранником и при каких обстоятельствах они расстались. То ли по религиозным соображениям, то ли из-за здравствующей супруги. Возможно, виной была болезнь или обычное себялюбие. Полагаю, моя мать была в курсе дела, но эта тема хранилась в семейных тайниках и обсуждению не подлежала. Если жители Салинаса что и знали, то бережно хранили эту городскую тайну и никого в нее не посвящали. А мне только известно, что от этой любви веяло безнадежностью. Она не принесла радости, только страдание и горе. Роман Десси длился год, за это время ее веселье иссякло, и никто больше не слышал ее смеха.
Том метался по холмам как обезумевший от боли раненый лев. Однажды среди ночи он оседлал коня и умчался в Салинас, не дожидаясь утреннего поезда. Сэмюэл поехал за ним и из Кинг-Сити отправил телеграмму в Салинас.
А утром, когда Том с почерневшим лицом, пришпоривая коня, выехал в Салинасе на Джон-стрит, его уже поджидал шериф. Он разоружил Тома и посадил в камеру, где отпаивал черным кофе и бренди, пока не подоспел Сэмюэл.
Сэмюэл не стал читать нотаций, а просто забрал сына домой и больше ни разу не упоминал об инциденте. Ранчо Гамильтонов словно замерло, погрузившись в молчание.
2
На День благодарения в 1911 году семья собралась на ранчо. Приехали все дети, не считая Джо, который обосновался в Нью-Йорке, Лиззи, вышедшей замуж и прижившейся в другой семье, да покойной Уны. Они привезли уйму подарков и столько съестного, что одолеть его оказалось не по силам даже такому большому клану. Все дети обзавелись семьями, кроме Десси и Тома. Дом Гамильтонов наполнился ребячьими голосами, шумом и гамом, каких здесь давно не слышали. Детвора резвилась, визжала, плакала и устраивала потасовки. Мужчины то и дело совершали походы в кузницу, а по возвращении смущенно утирали усы.
Круглое личико Лайзы все сильнее
