Саттри - Кормак Маккарти
Пока дрейфовали вниз по течению в прелестных сумерках, река болботала в быстринах, а летучие мыши носились туда и назад над темневшей водой. Покачиваясь на черных скользах и разливах, а гравийные отмели проплывали мимо вместе с островками камня и пучков травы.
Когда доплыли до лагеря, в нем никого не оказалось. Саттри взял топор и пошел за дровами, а она вновь сложила костер.
Он притащил какие-то сухие пни и обнаружил, что она сидит перед огнем на брезенте, который там расстелила. Быстро взглянула на него снизу и улыбнулась. Он установил один пень посреди пламени. Взметнулись жаркие искры и поплыли по ветру в темноту. Где все? спросил он.
Кажись, в церкви.
Думаешь, Уиллард с ними пошел?
Его мама заставляет ходить. Она его в работу впрягает, если он пытается отлынивать.
Саттри сел на брезент с нею рядом.
До них доносилось, как в темноте бежит себе река. Он слышал, как она дышит с ним рядом, грудь ее поднималась и опадала, глаза следили за огнем. Саттри встал на колени и потянулся через пламя, и подпихнул пень вперед, в положение получше. Оглянулся на нее. Она подтянула колени, а руки сцепила на них. Ее полные бедра сияли в свете костра, клинышек розовой вискозы, охватывавший ей расщелинку. Он нагнулся к ней и взял ее лицо в ладони, и поцеловал ее, детское дыханье, аромат сырого молока. Она раскрыла рот. Он обхватил ее грудь ладонью, и глаза у нее затрепетали, и она обмякла к нему. Когда он просунул руку ей в платье, ноги ее бескостно раздвинулись.
Хлопот не оберемся, сказал он.
Мне все равно.
Платье у нее задралось на бедра. Невероятные количества плоти, обнаженные при свете костра. Она была теплой, и влажной, и мягонько пушистой. Казалась едва в сознании. У него зашумело в голове. Непристойный восторг, не без лишь чуточки сожаленья, когда он стащил с нее трусики. Сражаясь одной рукой с пуговицами. Все бедра ее смазаны слизью. Она обхватила его руками за шею. Изогнула спину и резко втянула воздух.
Повесть ее была историей взнузданной похоти. Он заставил ее рассказать все. Никогда ни единого мужчины. Когда он поднялся меж бедер ее, огонь умер чуть ли не до углей. Она села, и оправила на себе юбку, и пригладила волосы. Встала и подобрала разбросанное исподнее, и скрылась в сараюшке. Саттри увидел, как она с миской идет к реке, а когда вернулась, уже вымылась и переодела платье, он же починил костер, и она подсела к нему, и он взял ее за руку.
Опять она пришла к нему ночью туда, где спал он над рекой, разбудила руками на нем и своим теплым дыханьем. Она хотела с ним спать, но он услал ее прочь. Снова она вернулась под утро, и Саттри встретил день на подгибавшихся коленях. Он видел, как она шла от реки с ведром воды, улыбаясь. Приблизился к костру и застал там Риса, тот сидел перед ним на корточках, сложив руки поверх коленей.
Жаркие ночи, полные летнего грома. Зарницы далекие и тонкие, а полночное небо растрескивалось и вновь латалось. Саттри переместился на гравийную косу на реке, и расстелил там одеяло под марлей звездного полива, и лежал голый, вжимаясь спиной в кружащую землю. Река болтала и чмокала у него возле локтя. Он лежал без сна еще долго после того, как умирали последние тусклые очертания углей кухонного костра, и он заходил голый в прохладные и бархатистые воды, и погружался в них, как выдра, и выныривал, и отдувался, камешки гладкие, как мраморки, у него под скрюченными пальцами, а темная вода развертывалась мимо его глаз. Он ложился навзничь на отмели и в такие ночи, бывало, видел, как плывут своим ходом звезды поперек лика небесной тверди, и выпаливаются жаром, и умирают. Огромность Вселенной наполняла его странным сладким горем.
Она всегда его отыскивала. Выходила бледная и голая из деревьев в воду, словно некая мечта, которую лелеют старые узники или моряки в море. Или касалась его щеки там, где лежал он и спал, и называла его по имени. Держа руки на весу, словно дитя, чтоб он поднял над ними ночную сорочку, какая была на ней, а она б легла прохладно и голо ему под бок.
Она сидела в носу ялика, шедшего вверх по реке. Прохладными кончиками пальцев провела ему по загривку, и он повернулся и прищурился ей. Солнечный свет роился на воде. Гляди, нарвешься, сказал он. Встала на колени, и подалась вперед, и пробежала бархатистым язычком ему меж губ. От нее пахло мылом и древесным дымом. Привкус соли.
Он повернул ялик к берегу и разлатал ее голую в траве, ее мрачное и слегка улыбающееся лицо утопало в черных волосах, ее совершенные зубы, кожа полностью безупречная, ни одной родинки. Соски – как тюльпанчики и полные, пупок – лишь щелочка в ее плоском животике. Ее гладкие бедра, ее детское бесстыдство, ее ручки, вцепившиеся ему в ягодицы. И хнычет, будто щеночек.
Они поплавали в реке и поспали на солнышке. Проснулись жарким предполуденьем и посмеялись над спешкой, с которой работали. В темноте приплыл Рис, помог им пришвартовать груженый ялик и обмахнул лучом своего фонарика горы ракушек, и они втроем пошли сквозь деревья к костру.
Она сидела напротив, и наблюдала за ним, и приносила ему кофе, и толкала мягкой юной грудью его в ухо, когда забирала пустую тарелку.
Полагаю, девчоночка эта получше стряпуха, чем ейная матерь, сказал Рис. Что думаешь?
Саттри прекратил жевать и искоса взглянул на Риса, а потом принялся жевать снова.
Эта малышка у меня особая, сказал Рис. Она попросту мужскую работу сделает.
Саттри сплюнул нерастворимый ком хряща в темноту. Женщины с трудом поднимались по склону, неся между собой лохань с водой, девушка смеялась, вода плескалась за борта.
Кофе еще хочешь, Сат? Покричи ей там, пусть захватит кофейник.
А из-за костра ее жаркие глаза наблюдали за ним, и она, казалось, едва переводит дух во всем, что делает. Он с фонариком отошел вниз к реке, по тропинке, мигая светом в мертвую воду у берега, где на дне лежали чукучаны, старые бутылки, обросшие шерстью ила, бледный лунноглазый пузанок в кататонии. Он погасил свет, и сел в легкой тьме,
