Саттри - Кормак Маккарти
Час спустя они стояли всё там же. Проехали три легковушки и один грузовик. Они оглядели друг друга и сами себя. Старик даже взялся приглаживать обеими пятернями себе волосы.
Лучше пойти, сказал Саттри.
Как прикидываешь, мы далеко от дома?
Не знаю. Двадцать миль. Может, тридцать. Глаза у Саттри казались выжженными, а губы ему облепило какой-то коростой.
Сколько сейчас, по-твоему?
Саттри взглянул на небо. Мягко подрагивало, словно чан расплавленного кобальта. За полдень. Может, часа два. Пошли зайдем за вот этот поворот. Может, там лавка или что-нибудь.
Старик прикрыл козырьком ладони глаза и взглянул вдоль по жаркой и дымящейся дороге туда, где та растворялась в дальней дымке. Весь дальнейший пейзаж, казалось, смещался и расползался в стороны так, что Рис хлопал глазами, а руками словно бы старался слепить его воедино вновь. Кажись, можно попробовать, сказал он.
Они двинулись, спотыкаясь по обочине, опустив глаза долу. Если сможешь удержаться и долго не поднимать взгляд, можно очень удивиться тому, насколько далеко зашел. Саттри пристрастился считать бутылочные крышечки в пыльном гравии на обочине. Потом начал их делить на те, что лежат верхом вверх, и те, что лежат вверх исподом. Не успели дойти до изгиба дороги, как он попросил остановиться.
Рис, когда он на него взглянул, казался чуть ли не в слезах. Мы почти на повороте, Сат, сказал он.
Я знаю. Я просто хотел минутку отдохнуть, чтоб, когда посмотрим на тот следующий отрезок дороги и там ничего не окажется, я б не грохнулся в обморок.
Сколько, по-твоему, парняге можно вот так потеть и не пить, чтоб совсем не пересохнуть?
Саттри не ответил. Он огляделся вверх по дороге, накопившаяся плоскость поверхности творила там миражи воды, стоящей на размытом жарою черном макадаме. К ним ехал грузовик. Призрачный грузовик, дополнявший сам себя из кипевшего жара частями и срезами, старый черный грузовик, выезжавший к ним из зеркала в комнате смеха, медленно сгустился чуть в отдалении и остановился рядом.
Срешь-мышь, вскрикнул Рис, ковыляя к грузовику.
Саттри подумал, что, если он дойдет до машины, она вновь растворится в пропекаемых долях его черепа, откуда и явилась. Но старик уже карабкался в кабину, бессмысленно треплясь с водителем. Саттри полез за ним. Потянул за собой дверцу, чтоб захлопнулась, но она вновь открылась.
Приподыми, сказал водитель.
Он приподнял, и она закрылась, и они тронулись. Как бы скверно ни выглядели они, как бы скверно ни пахли, этот святой, казалось, ничего не замечал.
Далеко едешь? спросил Саттри.
В Севиервилл. А вам куда?
Молодой парнишка, волосы почти белые, пушок на подбородке и скулах. Мы тогда с тобой, если не возражаешь, сказал Саттри.
Да на здоровье.
Ух, произнес Рис. Мы уже чуть было не сдались.
За поворотом дороги была лавка. Стояла покосившаяся оранжевая колонка. Саттри чуть было не каркнул, чтоб водитель ненадолго остановился, а Рис проводил здание еще более грустным взглядом.
Вы вообще откуда? спросил паренек.
Из Ноксвилла. Сам не оттуда?
Не, ответил парнишка. Я здешний, возле Севиервилла. Он оглядел их. А сюда приехал вчера вечером чутка победокурить, сказал он.
Они молча смотрели на дорогу. Рис глянул на парнишку. На нем были чистые штаны от рабочей робы, и он горбился над рулем и жевал табак. Ты там вон в «Зеленой комнате» когда бывал? спросил Рис.
Парнишка с хитрецой глянул на него искоса. Офигеть, сказал он. Местечко там хоть святых выноси, а?
Ты не там был вчера ночью?
Около трех утра сегодня туда приехали.
Рис снова посмотрел на него. Покачал головой. Ну, произнес он. Гордись, что не раньше. Первая смена там сущий ад. Разве нет, Сат?
Когда они ввалились обратно в лагерь на реке, четверо женщин и мальчишка ждали их с сурово сжатыми губами.
Ух, ну и хороши ж вы оба-два, сказала она. Где бакалея, которую ты грозился принести?
Я могу все объяснить, ответил Рис.
Где она? а? Ух, ну и хороши ж вы оба-два.
Рис повернулся к Саттри. Я тебе говорил, что она так и скажет. Что я тебе говорил?
Стоя перед ними, руки в боки, волосы эти ее жидкие, а лицо – маска огорчения, выглядела она пугающе, и Саттри отвернулся. Рис пытался задержать его, чтоб он подтвердил разнообразные враки, но он дошел до сараюшки и забрал свою постель, и с нею уплелся к реке. За спиною, слышал он, спор разгорался. Саттри тебе скажет. Спырси у него, ежли мне не веришь.
Он улегся в одеяла. Темнело, долгие поздние сумерки середины лета в лесах. Саттри хотелось спуститься к реке и помыться, но ему было слишком скверно. Он перевернулся и поглядел на клочок земли в изгибе своего локтя. Жизнь моя отвратительна, сообщил он траве.
Его разбудила девушка, тряся за плечо. Он услышал, как его зовут по имени, и поднялся, недоумевая. Из темноты ниже по реке брел мальчишка с охапкой бледного и искореженного плавника, словно отдраенных костей из могильника святого. Женщины сгибались и горбились у костра, и расставляли почернелые котелки, а старик сидел на корточках и сворачивал себе вялую влажную цигарку, и умело поджигал ее, и наблюдал за ними. Все это с чем-то вроде мрачной церемонности. Саттри подошел с девушкой к костру. Одна из девчонок помладше поднялась от реки с кофейником, с которого капала речная вода, и поставила его на камни. Медленно глянула на него искоса и с нарочитой домашностью поправила кофейник, отчего в этих нелепых декорациях Саттри не выдержал и улыбнулся.
Ели они почти что молча, слегка причмокивая, при свете фонаря глаза их бегали. Трапеза состояла из белой фасоли, и кукурузного хлеба, и вскипяченного кофе из цикория. Было в них что-то подавленное даже превыше их обычной сдержанности. Как будто им навязали порядок извне. Время от времени женщина удостаивала окружавшую их темноту мрачно опасливым взглядом, точно беглянка. Доев, Саттри сказал ей спасибо и встал от стола, а она кивнула, и он ушел к реке.
Один раз ночью он проснулся от голосов, слабого плача, что мог оказаться и воем собак под ветром, но для него, пока лежал он там и наблюдал за вереницей огоньков по трассе далеко за рекой, словно там шествие псаломщиков со свечами, это скорее слышалось жиденьким ором какого-то общества, перетекшим из сна, или умерших детей, шедших по дороге
