Ван Мэн - Избранное
Конечно, он передаст, он непременно расскажет о своем визите в дом Ши Фугана в Г. и о том, как Ши Фуган живет сейчас. Он специально сообщит отцу об изречении Чжэн Баньцяо, которое увидел на стене, — о глупости, которую трудно обрести. Он подумал, что здесь, в чужой стране, он как бы досмотрел кусочек оборванной некогда киноленты с запечатленной на ней прошедшей жизнью, которая навсегда для него умерла или канула в вечный сон. В свое время он перешагнул через эту прошлую жизнь, похоронил ее вместе с той жестокостью и злобой, которые она породила в нем, вместе с ощущением пустоты и тоски, что мучает человека куда сильнее, чем любая злоба или жестокость. И вот сейчас он снова натолкнулся на следы прошлого, которое взволновало его, наполнило сердце грустью. Он подумал, что, вероятно, мог бы ответить на вопросы Чжао с большей уверенностью. Он мог бы, например, сказать ему: для того чтобы изменить жизнь, то есть избавиться от всего того, что ему пришлось пережить с детства, эта цена, возможно, вовсе и не так высока.
Самолет нырнул в густую пелену облаков. Стюардесса стала раздавать пассажирам-китайцам «таможенную декларацию» и «Памятку китайской погранслужбы», ее надо было заполнить до приземления самолета. Пекин приближался, а вместе с ним подступала и китайская действительность восьмидесятых годов. В эти мгновения Ни Цзао еще глубже почувствовал незначительность пережитого им, и ему стало стыдно за свое волнение и за свою грусть.
Правда, у него теперь появилась превосходная тема для разговора с отцом. Иначе о чем с ним еще разговаривать? С другой стороны, этот «материал для беседы» уже никому не нужен, потому что Ни Учэн подошел к последнему рубежу своей жизни.
Ни Учэну только-только исполнилось семьдесят. Вот уже больше десяти дней он ничего не ест и последние пять суток лежит в больнице. У него высокая температура, он задыхается, его кал похож на куски черного асфальта. Он все время мечется и задает один и тот же вопрос: когда вернется Ни Цзао из-за границы. Наверное, чувствует, что конец близок.
Смерть — одна из излюбленных тем его прежних разглагольствований. Он нередко приводил слова Чжуанцзы о том, что мудрецы, мол, ничего не говорили насчет того, «что существует вне шести природных явлений»[167]… Солнечная система, земля, человечество — все имеет свои пределы жизни. Однако, без сомнения, одновременно с их гибелью происходит рождение и формирование новых солнечных систем, новой земли и нового человечества. В этом месте он любил приводить цитату из «Диалектики природы» Энгельса, восхищаясь прозорливостью автора и оригинальностью его суждений, успокаивающих, как он считал, душу человека. Кто помышляет о бессмертии? Одни лишь карьеристы и себялюбцы. На самом деле ты появился среди мириад явлений вселенной и должен вернуться в их космическое скопище. Но конечный твой удел — кучка земли — «земляная пампушка». Ни Учэн в юные годы любил бродить по кладбищу, среди пустынных могил, разбросанных в куще вечнозеленых кипарисов и сосен. На эти прогулки он нередко брал и детей. Глядя в безмолвии на могильную плиту, он старался представить себе жизнь и смерть усопшего, его тревоги, его боль и его финал — конечное избавление.
В больнице поначалу заявили, что места для него нет. В самом деле, Ни Учэн не имел достаточных прав на больницу: он не занимал ни руководящих постов, ни высоких должностей и не носил титулов. Словом, он не являлся настолько представительной личностью, чтобы туда попасть. Он продолжал лежать дома, не принимая ни пищи, ни жидкости. Кровотечения из желудка и кишечника продолжались.
Ни Цзао, вернувшись из поездки, с большими трудностями нашел знакомых, которые помогли с больницей, но отцу пришлось почти семь часов пролежать в коридоре, прежде чем он попал в палату. Врач после осмотра больного констатировал: положение очень серьезное. Больной не может уже ни есть, ни пить, желудочное кровотечение не прекращается, часто прерывается дыхание, он мечется и испытывает необыкновенные страдания. Как это произошло? Почему ваш отец попал в больницу лишь сейчас, когда дошел до такого тяжелого состояния?
На этот вопрос Ни Цзао ответил смущенной улыбкой.
Сейчас он и сам не мог сказать: попал ли отец в больницу из-за обострения своей болезни, или его болезнь обострилась оттого, что он оказался в больнице.
Койка, на которой лежит отец, застелена грязным постельным бельем и придвинута к самой двери (ведь ее поставили в палату дополнительно), поэтому, когда дверь крохотной палаты открывается или закрывается, больной испытывает беспокойство. Каждые сутки в течение всех двадцати четырех часов Ни Учэну дают кислород из баллона с облупившейся краской, покрытого пятнами ржавчины, словно оспинами. Кислородный баллон, напоминающий снаряд, который несет несчастье, стоит за дверью палаты. Кислород, прежде чем попасть к больному, увлажняется, проходя через специальный сосуд, наполненный водой, в которой непрестанно возникают и исчезают маленькие пузыри, поэтому кажется, что вода в сосуде бурлит. Однако пузырится он как-то слабо, бессильно. В любой момент этот единственный и ненадежный источник жизни может иссякнуть навеки…
Капельница наполнена физиологическим раствором поваренной соли с глюкозой. Всемогущая капельница висит на металлической распорке, прикрепленной к больничной койке, но ее могущество призрачно, на самом деле она бессильна перед всемогущим духом болезней и смерти, который витает в палате. Инъекции лекарств, останавливающих кровотечение и регулирующих кровяное давление, все увеличиваются: ему поднимают давление, если обнаруживается, что оно стало слишком низким, или, наоборот, снижают его в случае необходимости. Ни Учэн успокоился и лежит с закрытыми глазами, тяжелое дыхание похоже на стоны. По лицу порой проскальзывает легкая гримаса — отражение какого-то непонятного чувства… После лечения в больнице ему надо будет ежедневно принимать по нескольку ложечек отвара из лотосового корня.
Вот я и вернулся. Я был в Г. у Ши Фугана, но его не застал, зато виделся с госпожой Ши, она передает тебе привет. A-а! Хорошо! Спасибо!.. Я очень благодарен ей.
Я спрашивал у врачей, те ответили, что сейчас никакого ухудшения нет, ты непременно поправишься, очень скоро. Они будут тебя хорошо лечить, только ты не волнуйся.
A-а! Хорошо! Спасибо докторам… благодарю всех врачей.
Тебя пришел навестить… Ни Цзао назвал фамилию.
Спасибо ему…
Глаза отца так и не раскрылись, впрочем, если бы он даже их открыл, то все равно он ничего бы не увидел, так как почти десять лет уже был слеп…
После того как он попал в «Школу 7-го мая»[168], у него вскоре обнаружились тяжелые заболевания глаз: и глаукома, и катаракта. Требовалась срочная операция, которую в уездной больнице никогда не делали. В то время все ведущие медицинские посты занимали «босоногие врачи»[169]. Ни Учэн, охваченный непонятным порывом, вдруг заявил, что он всячески поддерживает деятельность «босоногих врачей» как новое явление социалистической действительности и готов в знак своего восхищения положить на их алтарь оба свои глаза. Такой энтузиазм привел в крайнее изумление даже тех леваков, которые осуществляли контроль за перевоспитанием и проводили в жизнь «диктатуру масс». Таким образом, Ни Учэн, согласно «Шестому пункту положения об общественной безопасности» не имевший даже права участия в «культурной революции», заткнул за пояс стопроцентных и убежденных «красных леваков». Вскоре он почти ослеп. Обвинения друзей в адрес «босоногих врачей» он решительно отметал. «А чем вы докажете, что я бы поправился, если бы не лечился у них?» — возражал он.
Несколько лет назад, поскользнувшись, он сломал правую ногу, в голени, потому что кости у него в этом месте были очень тонкими, что еще в детстве причиняло ему немало страданий. Спустя полгода сломанная кость срослась, но ноги вдруг стали сохнуть, и он больше уже не мог вставать…
Однажды, спустя неделю пребывания в больнице, он тихо, но вполне отчетливо произнес:
— Наверное, осталось уже недолго? Когда я был молодым, мать перед смертью мне как-то сказала, что человеку труднее всего сделать последний вздох. До сих пор я помню ее слова!
Через какое-то время он спросил:
— Эта комната пустая?
А потом он погрузился в тяжелый сон, который врачи называют забытьем или энцефаломаляцией, являющейся следствием размягчения мозга.
В течение четырех последующих дней врачи несколько раз прибегали к экстренным мерам, пытаясь спасти больного. Однажды раздался режущий слух звонок контрольных приборов. Врачи бросились в палату, принялись делать массаж сердца, искусственное дыхание, словом, все, что в этих случаях положено делать, но старались больше для проформы, потому что это все было уже лишним. Наконец все кончилось, и они успокоились.
