Ван Мэн - Избранное
Впоследствии Ни Учэн, потеряв директорский пост, остался без работы и вернулся в Пекин — к тому времени город был переименован в Бэйпин, — к «домашнему очагу». Однако его возвращение больше походило на визит гостя, ищущего временного пристанища, а сам он напоминал болезненный нарост на здоровом теле. К этому времени неумолимая действительность сильно поколебала энтузиазм Ни Цзао, когда-то горячо встретившего победу и приход национальных войск. Повсюду в стране царила коррупция, росла дороговизна. Развал и разложение стали повсеместным явлением. Жизнь людей по сравнению с периодом японского господства нисколько не улучшилась. Приезд отца, лишившегося к тому времени работы, таил в себе опасность нового бедствия в омертвелой, прозябающей семье. И все же для Ни Пин и Ни Цзао, особенно для Ни Цзао, возвращение отца было хоть небольшим, но все-таки утешением. Что до Ни Пин (а ей в то время было тринадцать), то она наотрез отказывалась выходить куда бы то ни было вместе с отцом. Упрямство дочери каждый раз вызывало у отца вспышку гнева, он обрушивался на дочь с укорами, обвинял ее в замкнутости и нелюдимости и в том, что ее нельзя образумить. Отец взволнованно твердил, что очень не любит людей, которые упрямо стоят на своем и без всякого основания отвергают предложения других. Девушки должны уметь жить, уметь одеваться и носить свои любимые платья, они должны быть раскованными, непосредственными, держаться достойным образом. Очень дурно, если она все время дичится, смотрит на мир словно из мышиной норы, жмется в сторону, смущается и робеет… На сей раз тирады негодовавшего отца не встретили резкой отповеди со стороны матери. Ему ответила сама Ни Пин: «Какая чушь! — и прибавила: — Противно слушать!» Выпалив эти слова, девочка повернулась и пошла от отца прочь, не обращая на него ни малейшего внимания и всем своим видом демонстрируя, что она начисто отметает его родительский авторитет. Если бы отец погнался за ней и продолжал бы ее ругать, она повернула бы к нему лицо и, бесстрастно глядя прямо ему в глаза, отрезала сурово и безоговорочно: «Мало ты повеселился на стороне? Мало там попил и поел? А сейчас проелся и вернулся… Говорят, еще жену новую завел?!»
К пустой болтовне отца, изобиловавшей иностранными словесами, некоторый интерес, пожалуй, проявлял лишь Ни Цзао. Однажды у мальчика на глазу вскочил ячмень, и отец решил показать сына врачу. Однако вместо того, чтобы вести сына в глазную лечебницу «Свет», он повел его в ресторан, куда его пригласил господин Ду. В ресторане Ни Учэн продемонстрировал превосходное знание обстановки, проявив при этом изрядную церемонность, сочетавшуюся с благовоспитанностью. Выбирая место для сидения и блюда из меню, он высказал вполне обоснованные претензии к официанту, показывая свой опыт и знание предмета. Лицо Ни Учэна сияло от блаженства, что свидетельствовало о его прекрасном расположении духа. Да, он, несомненно, был прирожденным хозяином застолья. Как-то позднее Ни Цзао спросил отца: «Скажи, может ли хороший обед изменить твое мировоззрение?» Ни Учэн загоготал: «Это вполне согласуется с материалистической теорией!» Он радостно закивал головой.
Несколько раз отец с сыном ходили в баню. Каждое их посещение доставляло большие хлопоты старому банщику, который спустя много лет еще часто вспоминал господина Ни, очень любившего помыться. А, господин Ни? Как поживаете? Никак разбогатели! Не желаете ли чайничек «Ароматного»? А может, подать «Высокие кончики»?
Постоянную работу в Пекине Ни Учэн так и не нашел и влачил самое жалкое существование. В 1946 году он внезапно решил ехать в Освобожденные районы и примкнуть там к коммунистам. Незадолго до этого он получил два письма: одно от знакомого учителя, а второе — от какого-то ученика. Оба находились в Освобожденных районах страны. Он установил контакты с некоторыми коммунистами, работавшими в Исполнительном управлении по военному урегулированию в Пекине, и признался кому-то из них, что хочет съездить в Освобожденные районы и посмотреть на все собственными глазами. Я знаю, они выступают против эксплуатации, против феодализма, это я приветствую. Я поддерживаю их борьбу с помещиками, хотя сам вышел из помещичьей семьи. У меня есть все основания считать, что любая жестокость в этой борьбе вполне оправданна. Но особенно ненавистны мне женщины из помещичьих семей, их следует карать безжалостно.
В эти годы в районах, контролируемых гоминьданом, распускали разные слухи о земельной реформе. Самым страшным, пожалуй, был рассказ о том, как крестьяне, желая проучить помещицу, сажают ей в штаны кошку. Ни Учэн воспринял эту басню с ликованием и заявил, что он горячо приветствует этот метод борьбы с помещичьими женами. Если не применять таких крайних мер в борьбе, то переделать людей в такой стране, как Китай, никогда не удастся! Ибо все обязаны трудиться. Как говорится: «Каждому свое, старому — старое, молодому — новое!»
Жизнь насквозь прогнила, людские страдания достигли предела. Кругом копошатся странные существа. Одни — мерзкие людские отбросы, остатки эксплуататорских классов, алчные поглотители благ, нынче забившиеся в щели, недовольные тем, что происходит вокруг, не желающие и страшащиеся своей гибели. Другие — всем сердцем ожидают очистительной бури, мечтают о вселенской встряске и катастрофе, чтобы рухнули небеса и разверзлась земля, чтобы взорвались вулканы, а реки повернули вспять… Многие, многие давно пришли к мысли о том, что нынешний мир надо непременно вывернуть наизнанку. Ни Учэн твердил, что надо идти именно по этому пути, и он пошел сам — «пошел в революцию». У людей, хорошо знавших его, этот его поступок вызвал удивление. Он походил на взрыв снаряда, давным-давно всеми позабытого, долгие годы молчавшего и ржавевшего в воде. Все разинули рты от изумления.
Кто по-настоящему был увлечен революцией, так это Ни Цзао, который страстно и жадно впитывал в себя теорию революции и старался применить ее на практике. Он уже не мог дольше жить прежней жизнью, жалкой и ничтожной, которую вели люди прежних поколений. Он решил раз и навсегда порвать с мраком старого и страшного бытия, который просачивался в любую мелкую щель. Он свято верил в ту кровь, что проливали люди на полях сражений, в тюрьмах и в пыточных казематах, потому что она была той животворной влагой, которая возвращала человека от смерти к жизни. Только она, эта алая кровь, способна была смыть всю ту грязь, что скопилась на теле его страны, она могла принести спасение тысячам и тысячам рабов, окаменевших в бесправии. Он сам был готов в любую минуту отдать свою кровь, всю без остатка. Революция — это факел, маяк, солнце; она словно мощный мотор, который двигает жизнь вперед. После революции все на земле изменится, прежде всего изменится само человеческое существование. Изменится он сам. Жизнь без революции хуже любой смерти.
Революционный пыл, с которым он обратился к политике, заставил его изменить свое представление о многих людях и свою позицию по отношению к ним. Например, в момент освобождения Бэйпина в 1949 году образ отца заметно вырос в его глазах: отец еще в 1946 году уехал в Освобожденные районы, значит, он человек хороший, по-своему даже выдающийся. Правда, где-то в глубине сознания жило сомнение. Выходило, что образ отца, каким он его знал, приближается к тем революционным идеалам, к которым стремился он сам. Лишь очень много лет спустя, уже после того, как лопнули, подобно мыльному пузырю, его младенческие мечты, его грезы о «золотой птичке» — канарейке и «живой воде», он по-настоящему понял, что революция — это не живая вода из сказки. Она не может изменить в одно мгновение все сразу. Например, в один миг заново переделать людей, как это происходит в «складных картинках». Причина не в том, что революции не хватит величия и силы, а в том, что ее путь очень долог и извилист. Конечно, можно критиковать революцию за то, что она отошла от идеалов, о которых кто-то мечтал и осуществление которых он взял на себя. Но разве смысл революции от этого меркнет?
После революции Ни Цзао твердо решил, что его бабушка госпожа Чжао и его тетя Цзинчжэнь (она же госпожа Чжоу и Цзян, она же Цзян Цюэчжи) — обе происходят из семьи помещиков и являются представителями мерзкого умирающего класса, а потому обречены на уничтожение, хотя по сути своей сами они, возможно, не способны заниматься контрреволюционной деятельностью. Сейчас, когда вся страна, общество, народ, возродившись из мертвого пепла, обретают новую жизнь, он, Ни Цзао, вряд ли чем-нибудь сможет им помочь, даже если бы он очень захотел: два жалких существа должны быть похоронены вместе со своим классом, так как они обречены на смерть и исчезновение. А если это так, то пусть их гибель произойдет как можно скорее, потому что они несут на себе часть из того множества преступлений, которые совершило старое общество. Даже если бы не произошло никакой революции, они все равно не избежали бы жалкой и постыдной участи, потому что ее предопределило их собственное загнивание и прозябание. Возможно, их жизненный финал оказался бы куда более страшным и отвратительным. Разве безнадежность их будущего существования не составляет вопиющий контраст с теми яркими, поистине безграничными надеждами, которыми живет поколение Ни Цзао? Революционный поток, клокочущий, устремленный вперед, увлек за собой и Ни Пин.
