Ван Мэн - Избранное
Представляясь, ученая дама сообщила, что у нее четверо детей и муж, которого она очень любит. Ежедневно после работы она занимается домашним хозяйством, заботится о муже и детях. Наверное, поэтому ее называют «удивительной женщиной» — «wonderful woman».
В связи с этим она заметила, что в настоящее время в Западной Европе — впрочем, не только в Европе — брак и семья подвергаются серьезнейшим испытаниям, можно даже сказать, что институт брака переживает крах. Это явление вызвало к жизни увлечение Востоком, появились люди, обращающие взоры к духовным ценностям Востока, восхваляющие, в частности, его семейную мораль.
Услышав это, сосед Ни Цзао, китайский ученый, обрадованно воскликнул, что этот факт кажется ему чрезвычайно важным, он непременно расскажет о нем своим соотечественникам по возвращении домой.
При этих словах ресницы изящной руководительницы Центра дрогнули.
В комнату принесли тарелку, полную маленьких круглых бисквитов с хрустящей корочкой. Хозяйка сообщила гостям, что бисквиты сделаны ее собственными руками по рецептам «Китайской поваренной книги». Ни Цзао и другие попробовали «изделие». Бисквиты показались всем очень вкусными: ароматные, рассыпчатые, в меру сладкие. Начинка у бисквита розовая, по всей видимости, хозяйка положила в тесто вместе с маслом клубничного джема, отчего бисквит совместил в себе качества западного и китайского блюда. «Ну как, похоже?» — спросила хозяйка с воодушевлением. Все высказали свое восхищение, а кто-то заметил, что в области кулинарного искусства для взаимопроникновения двух культур, Востока и Запада, никаких преград не существует и достигнутые успехи огромны.
Разговор зашел о культуре Китая и китайской истории. Хозяйка заметила, что китайская культура, равно как и вся история страны, просто поразительна, а животворная сила китайской нации удивительна. Что касается китайской интеллигенции, то это люди удивительные.
— Возникновение вашей цивилизации, ее формирование и развитие, самый факт ее существования вплоть до настоящего дня, — поразительный феномен истории человечества… — закончила она.
— Однако в последние сто лет мы сильно отстали, — вмешался кто-то из членов делегации.
— Вероятно, вы имеете в виду экономику и технические науки, — заметила женщина. — Безусловно, это серьезная проблема, но это далеко не вся проблема, а только ее часть. Сейчас у нас появляется все больше людей, которые считают, что наука и техника, развитие промышленного производства имеют множество крайне отрицательных факторов, причем воздействие этих факторов гораздо сильнее, чем можно себе представить. Все большее число людей обращается к тем древним культурам, носители которых уделяли много внимания защите природы и урегулированию человеческих взаимоотношений. Что касается вашей цивилизации, необычайно древней, то для нее одно столетие всего лишь мгновение. Несомненно, вы способны догнать нас, впитать в себя и переработать все, что имеет для вас пользу: скажем, индийский буддизм, марксизм, идеи русской революции. Поразительно то, что вы уже смогли сделать в этом направлении: не только усвоить эти явления, но и приспособить их к своей действительности, переработать по-своему, сделав их явлениями своего бытия. Что касается Европы, то она сейчас испытывает на себе большое влияние Америки: Голливуд, кока-кола, небоскребы, американские бистро, рок-н-ролл. Из-за этого возникают противоречия, конфликты. Мы хотим сохранить свои культурные традиции и свою индивидуальность в области культуры.
Хозяйка сменила тему разговора:
— Больше всего меня поражает ваша интеллигенция. В этом году я принимала здесь, в Центре, довольно много ваших специалистов и ученых, большинство из которых в десятилетие «культурной революции» и даже до нее подвергались преследованиям и многочисленным ударам судьбы. Я подумала, если бы все эти несправедливости и страшные испытания выпали на долю кого-то из нас, вряд ли мы смогли бы выжить: покончили бы с собой или сошли с ума, а тот, кто остался бы в живых и сохранил рассудок, превратился бы в существо пассивное, лишенное духовности, отчаявшееся, преисполненное ненависти к миру. Даже тот, кто жил бы сравнительно неплохо, возненавидел бы жизнь и рано или поздно свел с ней счеты. Китайские интеллигенты — люди другой породы. Стоит вашей жизни хоть немного измениться к лучшему, как вы сразу же, забыв все обиды, посвящаете себя общему делу созидания. Если бы я не знала вас по непосредственным наблюдениям, возможно, подумала бы, что ваш оптимизм и уверенность наигранны и неискренни, словом, я бы в них усомнилась. Но сейчас я убедилась в том, что эти чувства вполне искренние. Поэтому я хочу у вас спросить: в чем же истоки вашего оптимизма?
Очевидно, в патриотизме, который имеет очень глубокие корни.
Он связан с нашими идеалами, с верой в социальный прогресс. Вообще говоря, мы идеалисты… Между прочим, идеалы социализма имеют огромную притягательную силу в мире.
Несомненно, китайской нации присущ дух выносливости, стойкости, непреклонности. Вспомните историю о Гоу Цзяне[166], который лежал на соломе и пробовал вкус желчи. Не забывайте также нашего страшного десятилетнего опыта — у нас появились силы и закалилась воля…
Участники разговора отвечали примерно одинаково, но Ни Цзао молчал, не принимая участия в беседе. Он размышлял. У себя дома он вдосталь наслушался слов, в которых звучали обида и боль, равно как и тех полушутливых, полусерьезных разговоров, смысл которых в общем сводился к тому, что луна за границей более круглая, чем в Китае. И вот сейчас, находясь вдалеке от родины, за многие тысячи километров от нее, и имея, таким образом, возможность издалека и более отстраненно взглянуть на события, получше обдумать их, сопоставив с тем, что ему пришлось увидеть за рубежом, он, к своему удивлению, обнаружил, что сам факт существования Китая и тех изменений, которые в нем происходят, действительно поразителен, как поразительны и силы его страны. И это нелегко понять «удивительной» хозяйке — этой миниатюрной женщине в очках, впрочем, как и трудно осознать все это и детям китайцев, потому что их отцы и поколение людей старше их по возрасту находились в самом начале пути, теперь уже пройденном, — пути долгом, трудном, странном, но не имевшем альтернативы.
— Да, Китай — страна далекая и таинственная и в то же время близкая, — заключила директор Центра, прощаясь с гостями.
После обеда они отправились в международный аэропорт. Их визит в эту страну был почти мимолетным, и сейчас эта страница их жизни быстро переворачивалась. Согласно написанному в билете, они должны были взлететь в 1 час 45 минут. Итак, он, Ни Цзао, возвращается обратно. Конечно, он будет с удовольствием вспоминать свою поездку в Европу и всю эту походную жизнь, похожую на жизнь путешественника, но в то же время он почувствовал большое облегчение: «Наконец-то!» А ведь он покинул Пекин всего тринадцать дней назад.
Он не предполагал, что его придет провожать Чжао Вэйту, который, оказывается, специально для этого прилетел сюда из города Г. Его лицо показалось Ни Цзао более спокойным, чем при первой их встрече. Он попросил Ни Цзао передать небольшой сверток его родственникам в Пекине.
— Я очень благодарен вам за прошлую беседу, — сказал он. — Сейчас у меня значительно легче на душе. И все-таки я по-прежнему мучаюсь вопросом, я не могу понять: почему китайцу всегда так трудно? Или мне это просто кажется?.. Почему китайская революция, китайский прогресс сопряжены с такими невероятными трудностями, почему за все это надо платить такой страшной ценой? Знаете, после окончания второй мировой войны мне довелось встречать многих людей, которые при упоминании о войне или революции сразу же менялись в лице, словно речь шла о чем-то ужасном.
Женский голос в микрофоне сообщил, что пассажиры указанного рейса могут подойти к соответствующей стойке для оформления посадки. Голос диктора звучал заученно вежливо. Кто-то из делегации поторопил Ни Цзао с оформлением документов.
— Быть может, вы так спешите потому, что вы еще молоды, — успел ответить своему собеседнику Ни Цзао. — Я имею в виду не только возраст!
Он помахал Чжао Вэйту рукой и простился с сопровождающим. Когда он шагнул на движущуюся полосу эскалатора, он заметил, что Чжао машет ему рукой, но эскалатор уже увозил его. Ни Цзао расслышал лишь отдельные слова:
— Госпожа Ши… передала… чтобы вы обязательно…
Шум заглушил его слова, но по движению губ он понял, что Чжао просит передать привет отцу.
Конечно, он передаст, он непременно расскажет о своем визите в дом Ши Фугана в Г. и о том, как Ши Фуган живет сейчас. Он специально сообщит отцу об изречении Чжэн Баньцяо, которое увидел на стене, — о глупости, которую трудно обрести. Он подумал, что здесь, в чужой стране, он как бы досмотрел кусочек оборванной некогда киноленты с запечатленной на ней прошедшей жизнью, которая навсегда для него умерла или канула в вечный сон. В свое время он перешагнул через эту прошлую жизнь, похоронил ее вместе с той жестокостью и злобой, которые она породила в нем, вместе с ощущением пустоты и тоски, что мучает человека куда сильнее, чем любая злоба или жестокость. И вот сейчас он снова натолкнулся на следы прошлого, которое взволновало его, наполнило сердце грустью. Он подумал, что, вероятно, мог бы ответить на вопросы Чжао с большей уверенностью. Он мог бы, например, сказать ему: для того чтобы изменить жизнь, то есть избавиться от всего того, что ему пришлось пережить с детства, эта цена, возможно, вовсе и не так высока.
