Юлия Кривопуск - У мечты должны быть крылья
— Тебе что, невнятно объяснили? — рявкнул здоровенный детина, очевидно телохранитель Вахака Зурабовича. — Съёмка запрещена! И вообще, валите отсюда, пока вам шеи не переломали!
— Удостоверения отдайте! — подал голос молодой человек.
— Удостоверение тебе уже не понадобится! Можешь заявление об увольнении писать!
На этом диалог был окончен.
Носилки с телом погрузили в «автозак» без окон с надписью «Специальная». Женщина с бледным лицом повернулась к Вахаку Зурабовичу.
— Мне…с ним? — неуверенно спросила она.
— Ну что вы, Елена Вячеславовна, — мягким жестом отстранил её кавказец. — Ни в коем случае! Вы там совершенно не нужны. Работники морга уже предупреждены и всё сделают, как надо.
Женщина покорно кивнула. «Автозак» тронулся и медленно покатил в сторону, откуда только что пришёл Сашка. Все смотрели вслед машине, пока она не скрылась из виду.
Журналисты, поняв, что больше не будет шанса чем-то поживиться, отправились восвояси. Воробьёв, заприметив брата, маячившего в отдалении, подошёл к нему.
— Где ты шатался столько времени? — зашипел он, приблизившись практически вплотную. — Я тебя оставил ситуацию контролировать, а ты смотался. Ни фига на тебя положиться нельзя!
— Я Еву на такси провожал, — тоже шёпотом ответил Сашка.
— Еву он провожал… Два часа, что ли? Тут без тебя и «скорая» приезжала, и милиция, и журналистов, мать их, понабежало! Откуда только пронюхали, крысы?!
— Ну и что бы я сделал? — поднял брови Сашка. — Прогнал их, что ли? Так бы они меня и послушали!
— Прогнать не прогнал, но хоть бы наверх не пустил! А то мы приезжаем — калитка нараспашку, двери нараспашку, персонал попрятался, жильцы все в номерах сидят, выйти боятся.
— А чего они боятся? Мертвецы не кусаются.
— Ты чё, совсем дурак? — Славка покрутил пальцем у виска. — При чём тут мертвец? Там депутат областной думы сейчас отдыхает и владелец сети супермаркетов. Один с любовницей, а другой вообще с проституткой! Представляешь, если бы их увидели? Назавтра бы весь город знал! Хорошо, Вахак Зурабович приехал, всё разрулил.
— А чё твой Вахак Зурабович такое заведение без охраны держит? — удивился Сашка.
— А зачем она нужна — охрана? Деньги только зазря платить… Сюда и так никто чужой никогда носа не совал. Первый раз такое случилось.
— Первый раз… Говорили тебе — не надо «скорую» вызывать! Небось медики журналистам и настучали!
— Откуда ж я знал? — почесал затылок Славка.
— Вот теперь будешь знать! А то сам виноват, а на меня сваливает. Ну ладно, обошлось же всё?
— Да вроде обошлось…
Тем временем Вахак Зурабович, что-то тихо и твёрдо внушавший Лене, обернулся.
— Слава! — позвал он. — Подойди, пожалуйста.
Воробьёв поспешно приблизился.
— Отвези Елену Вячеславовну домой. Езжайте, Леночка, и постарайтесь заснуть. Главное — ни о чём не беспокойтесь! Я выделю специального человека для организации похорон. О деньгах тоже не волнуйтесь, всё будет оплачено. Кстати, вы сами не стеснены в средствах?
— Что? — Женщина пребывала в прострации.
— Деньги у вас есть? Наличность?
— Деньги? Да, есть, конечно, не беспокойтесь.
Вахак Зурабович внимательно посмотрел ей в лицо и, вытащив бумажник, извлёк из него несколько купюр.
— Вот, возьмите на мелкие расходы.
— Что вы! — отстранилась Лена. — Не надо, у меня всё есть!
Славка, наблюдавший за сценой, деликатно кашлянул:
— Возьмите, Елена Вячеславовна! Пригодятся.
— Ну, хорошо. — Женщина сверкнула на него глазами. — Я возьму, спасибо.
— Я навещу вас завтра. Или кого-нибудь пришлю, — кивнул Вахак Зурабович. — А теперь поезжайте домой.
Сашка, стоявший в отдалении, этого разговора не слышал.
Дождавшись, пока Воробьёв выгонит «мерседес» из ворот гостевого дома, кавказец помог Лене сесть в машину. Затем он отправился в своё заведение. Охранники последовали за ним. Автомобиль уехал, мигнув Сашке фарами на прощание. Парень остался на улице один.
Он нащупал фотоаппарат в кармане шорт и улыбнулся, довольный собой. Хорошо, что никто не видел его улыбку.
* * *День был в разгаре, когда Сашка открыл дверь с табличкой «Срочное фото». Предъявив квитанцию для получения фотографий и завладев вожделенным пакетом, он поспешил ретироваться, провожаемый внимательными взглядами вдруг притихших работников мастерской. Воровато оглядываясь, словно преступник, парень присел на скамейку и извлёк на свет содержимое пакета. Сердце бухало в груди, кровь стучала в висках. Во рту пересохло, а ладони стали потными. Сашка держал в руках то, что принято называть громким словом «компромат».
Как ни странно, фотографии получились что надо. Несмотря на то что парень в момент съёмок спешил и волновался, все кадры вышли очень чёткими и выразительными. Вот крупным планом синюшное лицо Штыря с выпученными глазами и чёрным провалом открытого рта. Вот пьяная Ева с задравшейся до трусов юбкой на фоне мёртвого тела. Добавить к этому ещё историю с отравлением в гостевом доме (достаточно сомнительном заведении) — и вот, пожалуйста — сенсационный материал для жёлтой прессы местного разлива. Осталось придумать броский заголовок — и в тираж. Интересно, сколько Сашке за это могли бы заплатить? Провинциальные издания вряд ли имеют в своём распоряжении внушительные денежные средства.
Парень усмехнулся — что ж, уроки Анастаса не прошли даром. Но он не настолько глуп, чтобы в чужом городе, не зная никого и ничего, тащиться с улицы в какое-нибудь издательство и пытаться продать этот «скользкий» материал.
Хотя, весьма вероятно, когда-нибудь он даст развитие и такому сценарию. Но только в крайнем случае и уж точно не сегодня.
Сегодня у Сашки были другие планы.
Если в населённом пункте имеется телефонная связь, то, очевидно, должен быть и телефонный справочник. А справочник проще всего отыскать где? Правильно — на переговорном пункте.
Здание с соответствующей надписью Сашка приметил уже давно. Потянув за ручку массивной деревянной двери, он проник в полутёмное, прохладное и явно давно не проветриваемое помещение. Поморгав, чтобы глаза после яркого солнца привыкли к сумеречному освещению, парень разглядел ряд телефонных кабинок с огромными, нарисованными красной краской цифрами. К единственному окошечку кассы змеилась внушительная очередь. Ещё примерно столько же людей маялись в разных углах помещения, ожидая вызова на переговоры. Обогнув недовольно зыркающих сограждан, Сашка подобрался к стеклянной перегородке, за которой восседала худосочная желчная дама с жиденьким пучком волос на затылке.
— Молодой человек, куда без очереди?! — настигло его гневное людское многоголосье.
— Извините, я только спросить! Я только спросить, извините! — оправдывался парень, стараясь не дразнить озверевшую от ожидания толпу. — Девушка! — нагнулся он к окошку. — Девушка, а у вас местного телефонного справочника не найдётся?
— Тюмень кто вызывал?! — неожиданно зычным голосом гаркнула дама, не обращая ни малейшего внимания на Сашку. — Тюмень — кабинка номер два!
— Справочника телефонного…
— Воронеж — к пятой кабинке! Москва — к первой!
Очередь, недовольно шипя, начала оттеснять парня от окошка.
— Девушка! — слегка повысил Сашка голос. — Мне только справочник телефонный! Местный!
Соизволив, наконец, сфокусировать взгляд на его высокой фигуре, желчная дама сжала губы в ниточку, готовясь фыркнуть что-нибудь надменное. Но парень улыбнулся, и женщина, подавившись фразой, вдруг протянула ему потрёпанную книжицу.
Фамилия Штырь в справочнике была единственной.
Возвращая книжицу, Сашка снова улыбнулся худосочной даме. А она, вздохнув, несколько минут провожала его фигуру потеплевшим грустным взглядом, стараясь получше разглядеть из-за давно немытого окошка переговорного пункта.
* * *Ночью Лена не спала совсем. Лежала в кровати и смотрела в тёмный потолок, слабо освещённый лунным светом. В совершенно пустой голове не было никаких мыслей, в сердце не было скорби, а в глазах не было слёз.
— Вот и всё, — произнесла Егоровна, когда дочь сообщила ей страшную новость. — Отмучились.
Именно так и сказала, во множественном числе: «Отмучились». Наверняка она имела в виду себя и Лену.
Эти слова огромной бетонной плитой упали вдове на плечи и придавили к земле. Она лежала в кровати и пыталась уговорить себя. Убедить, что она имеет полное право стряхнуть тяжкий груз, что заслужила это шестнадцатью годами своей жизни. Но бетонная плита совести не внимала никаким уговорам. И Лена поняла, что теперь ей предстоит так и жить — согнувшись под её тяжестью.
В жизни можно обмануть всех. Кого угодно, но только не себя. Как ни пыталась Лена это сделать, как ни старалась убедить себя, что вышла замуж по любви, ничего не получалось. Она никогда не любила своего мужа. Не любила, когда шла с ним в ЗАГС, не любила, когда ложилась с ним в постель. Она терпеть не могла стирать его трусы и носки. Почему-то ей казалось высшим проявлением любви к мужчине постирать его нижнее бельё. Грязное бельё Степана вызывало у неё стойкое отвращение, но она терпела. В конце концов, ради материального благополучия стерпишь и не такое. А жизнь в нищете страшила её больше жизни без любви.
