Виталий Безруков - Есенин

— Я знаю, многие из сидящих в зале осуждают меня за «Москву кабацкую», за мое «упадничество», но здесь, в Грузии, где цветет вечнозеленый лавр, где сверкают вечные снега и шумит под вечно синим небом вечно голубое море… вы и ваши поэты мыслите и чувствуете иначе, чем я, который видит свои бесконечные просторы весной зелеными, осенью — почерневшими от дождя, зимой — «снег до дьявола чист, и метели заводят веселые прялки…». У меня в России смена времен года беспощадно напоминает, что всему рано или поздно приходит конец!.. — Есенин замолчал. Он поглядел за кулисы, где Вардин ходил взад-вперед, в отчаянии обхватив голову руками, и решительно рубанул рукой воздух, словно отсекая от себя что-то.

— Ладно! Вы жаждете социальных переживаний? Оценок политических? Шени дэда! — Есенин знал смысл этого ругательства: что-то вроде «твою мать!». — Я прочту вам отрывок из поэмы «Гуляй-поле» — «Ленин»:

Еще закон не отвердел.Страна шумит, как непогода.Хлестнула дерзко за пределНас отравившая свобода.

Россия! Сердцу милый край!Душа сжимается от боли.Уж сколько лет не слышит полеПетушье пенье, пёсий лай.

Уж сколько лет наш тихий бытУтратил мирные глаголы.Как оспой, ямами копытИзрыты пастбища и долы.

Немолчный топот, громкий стон,Визжат тачанки и телеги.Ужель я сплю и вижу сон,Что с копьями со всех сторонНас окружают печенеги?

Вардин за кулисами, схватив со стола неизвестно откуда взявшуюся бутылку, шипел на стоящих рядом чиновников:

— Кто принес чачу? Голову оторву! Хотите сорвать выступление? Это политическая провокация! — Он вылил содержимое бутылки в горшок с цветком. — Принесите боржоми! Воды от Лагидзе! Живо!

Испуганные чиновники бросились исполнять приказание высокого начальника. Вардин закурил трубку и стал прохаживаться, прислушиваясь к реакции зала. А со сцены несся есенинский голос:

…………………………………………Он мощным словомПовел нас всех к истокам новым.Он нам сказал: «Чтоб кончить муки,Берите всё в рабочьи руки.Для нас спасенья больше нет —Как ваша власть и ваш Совет».

«Очень талантливая поэма, — думал Вардин, слушая Есенина. — Надо ее обязательно напечатать в ближайшем номере газеты».

И вот он умер…Плач досаден.Не славят музы голос бед.Из меднолающих громадинСалют последний даден, даден.Того, кто спас нас, больше нет.Его уж нет, а те, кто вживе, —

Есенин мельком взглянул в кулису на восторженное лицо, как ему показалось, лицо Сталина, усмехнулся:

— А те, кто вживе, — повторил он, —

А те, кого оставил он,Страну в бушующем разливеДолжны заковывать в бетон.Для них не скажешь:«Ленин умер!»Их смерть к тоске не привела.…………………………………

Еще суровей и угрюмейОни творят его дела.

— Браво, Есенин! Браво! — Вардин вышел на сцену, аплодируя. — Спасибо за Ленина! Браво!

Зрители дружно подхватили:

— Браво! Бра-во! Е-се-нин! Е-се-нин! Ура-а-а! Еще читай! Е-ще! Е-ще! — просили они.

Паоло Яшвили выскочил на сцену и обнял Есенина.

— Друг! Сергей! Читай все, что хочешь! — кричал он. — Не гляди на эту комсомолию, шени дэда! Я рядом! Мы, твои друзья, рядом! Сакартвело! — Он спрыгнул в зал и, грозно сверкнув на всех глазами, что-то сказал по-грузински, дотрагиваясь до кинжала на поясе. Все засмеялись и зааплодировали еще сильнее. Есенин посмотрел на Вардина, и тот согласно закивал:

— Давай еще! Читай, Сергей Александрович! Видишь, какой успех!

Есенин поднял руку.

— Вы думаете, я тут у вас только и делаю, что пью с утра до вечера и с вечера до утра?

В ответ на его откровенное признание раздался одобрительный хохот и все зааплодировали. Есенин, улыбнувшись, достал из кармана сложенный лист бумаги.

— Вот я тут кое-что набросал, не знаю, понравится ли вам. Название неплохое, — развернул он листок. — «Поэтам Грузии»!

Весь зал ахнул.

— Вы извините, я буду подглядывать… — С лиц сидящих в зале не сходила улыбка нетерпеливого ожидания. Вздохнув глубоко, Есенин начал:

Писали раньшеЯмбом и октавой.Классическая формаУмерла,Но ныне, в век нашВеличавый,Я вновь ей вздернулУдила.

Зал взорвался аплодисментами. Есенин, благодарно кивнув, уже увереннее продолжал:

Земля далекая!Чужая сторона!Грузинские кремнистые дороги.Вино янтарноеВ глаза струит луна,В глаза глубокие,Как голубые рога.

Последние строчки он прочел, глядя на молоденькую грузиночку, сидящую в первом ряду, рядом с Тицианом Табидзе.

Поэты Грузии!Я ныне вспомнил вас,Приятный вечер вам,Хороший, добрый час!

Товарищи по чувствам,По перу,Словесных рек кипение.И шорох,Я вас люблю,Как шумную Куру,Люблю в пирах и в разговорах.

Зал загудел от восторга, готовый снова сорваться аплодисментами, но Есенин остановил их жестом руки.

Я — северный ваш другИ брат!Поэты — все единой крови.И сам я тоже азиатВ поступках, в помыслахИ слове.И потому в чужойСтранеВы близкиИ приятны мне.

Публика уже не могла сдерживаться — она зааплодировала, крича: «Браво, Есенин!»

Есенин опустил листок и, улыбаясь, раскланялся. Когда он вновь поднял листок, публика стихла, как по мановению дирижерской палочки.

Века всё смелют,Дни пройдут,Людская речьВ один язык сольется.Историк, сочиняя труд,Над нашей рознью улыбнется.

Он скажет:В пропасти временЕсть изысканья и приметы…Дралися сонмища племен,Зато не ссорились поэты.

Есенин остановился и пояснил:

— Дальше будет еще несколько строф! А вот так заканчивается стихотворение… — Он убрал листок в карман и прочел наизусть:

Поэты Грузии,Я ныне вспомнил вас,Приятный вечер вам,Хороший, добрый час!..

Товарищи по чувствам,По перу,Словесных рек кипение.И шорох,Я вас люблю,Как шумную Куру,Люблю в пирах и в разговорах.

Когда Есенин поклонился зрителям, люди из зала полезли к нему на сцену, желая лично обнять, поблагодарить поэта. Табидзе, Паоло Яшвили и Георгий Леонидзе пытались было защитить его, но куда там! Восторженная толпа смела их, словно Кура, своим бурным потоком.

Дальше все происходило как в угаре. Вот Табидзе за столом кричит, протягивая к нему свой бокал:

— Ты гениальный поэт, Сергей! Если окажешь честь, я переведу твои стихи на грузинский. Все переведу! Буду счастлив и горд!

Вот Паоло лезет к нему с объятиями:

— Ты гениальный поэт! Ты такой же, как я!

Вардин со сталинскими усами пыхтит ему в лицо трубкой:

— Ты выполнил заказ, товарищ Есенин! Молодец! Джигит!

Все потонуло в едином сплошном восторге:

— Са-карт-ве-ло-о-о!!!

На железнодорожном вокзале Тифлиса из вагона по ступенькам едва спустились лучшие поэты Грузии. Все трое были крепко выпивши. Паоло Яшвили, взяв проводника за лацкан форменной тужурки, спросил:

— Как тебя зовут, кацо?

— Гиви Хоситашвили, — улыбнулся проводник, поддерживая его за плечи.

— Нас знаешь? — икнул Тициан Табидзе.

— Как же, вы поэты! Ты Табидзе, этот Яшвили, что за меня держится… А этот, что вагон держит, — Леонидзе!

— Ты настоящий грузин! Слушай и запоминай! — дернул его за тужурку Паоло. — В купе мы положили нашего друга — гениального русского поэта Сергея Есенина! Понял?.. Он едет в Баку… вот билет… Где билет, Тициан?

— Я не брал, — снова икнул Табидзе, — спроси у Георгия, он покупал…

— Георгий, слышишь? Оторвись от вагона! Где билет Есенина?

Леонидзе промычал в ответ что-то невразумительное. Табидзе пошарил у него в кармане, достал билет и тут же уронил на перрон. Он хотел было поднять, но проводник опередил его:

— Вот билет, батоно Тициан… вагон мой, купе номер восемь, а Серго Есенина вы куда положили?

— Какая разница? — возмутился Табидзе. — Вагон твой? Твой! А эти купе-мапе, номера-мамера, какая разница? Вай ме! Вот деньги, Хачишвили! — Он сунул ему в карман скомканные бумажки. — Все сделай по высшему разряду, по-грузински!