Виталий Безруков - Есенин
— У вас есть придворный поэт — Демьян Бедный! — ответил уклончиво Есенин.
— «Ефим Лакеевич Придворов», — засмеялся Сталин, — так, кажется, вы его назвали? Вы думаете, Сергей Александрович, я не могу отличить зерна от плевел? Демьян Бедный — очень бедный! Талантом бедный! Талантом!
— Маяковский талантливый!
— Я с ним уже разговаривал… Он слишком прямолинеен в своей агитации… Не зажигает! Надо тоньше, глубже, душевнее! А он горланит… «Во весь голос»! Когда слишком громко — перестаешь верить!
— Вам нужна моя душа? — спросил Есенин, глядя на Сталина.
— «Отдам всю душу Октябрю и Маю, но только лиры милой не отдам!» Я верно вас процитировал? — Сталин хитро сощурился. — Нам нужна ваша лира, товарищ Есенин! Лира!.. — Он опять заходил по кабинету. — Вы могли бы, к примеру, перевести на русский язык современных грузинских поэтов. Необходимо поднять знамя грузинской поэзии! Смычка поэтов разных народностей, по примеру смычки рабочих и крестьян, очень поможет нам в национальном вопросе. Как вы на это смотрите? — Он строго посмотрел Есенину в глаза.
— Как на правительственный заказ! — откровенно ответил Есенин.
— Не в бровь, а в глаз! — похвалил его Сталин за честный ответ. — Покажите пример! Стряхните с себя этих прилипал: они тянут вас на дно! Мешают вам плыть, как большому кораблю! Откровенно скажу вам, Сергей Александрович, мне глубоко импонирует ваша творческая независимость, но… — Он помолчал, попыхивая трубкой, и серьезно закончил: —…жить в обществе и быть вне общества невозможно. Подумайте! Вам надо определиться, с кем вы? Советую протянуть нам свою руку! Что вы скажете?
Есенин с грустью посмотрел Сталину в глаза:
— Если я не протяну вам руку, могу протянуть ноги, не так ли, Иосиф Виссарионович?
Сталин, довольный, ухмыльнулся:
— Это вас «железный Феликс» так напугал?
— У меня случаются срывы, Иосиф Виссарионович, бывает, я пью…
— Класс, он жажду заливает квасом! Класс, он тоже выпить не дурак! — пошутил Сталин. — Скоро у нас четырнадцатый съезд ВКП(б), будет торжественный прием в честь гостей. Надеюсь видеть вас среди них… Там и поглядим, как вы пьете! — Он протянул Есенину руку. — До свидания, товарищ Есенин, я рад, что мы поняли друг друга. Поезжайте на Кавказ, там хорошие люди!
— До свидания, товарищ Сталин! — благодарно улыбнулся Есенин.
Проводив его до двери кабинета, Сталин сказал, заговорщицки подмигнув:
— А здорово вы в «Стране негодяев» одно известное имя прославили — товарища Лейбмана! И вы правы: Лейба Бронштейн не должен править в России!
— Подъем! Устроили сонное царство! Эй, вставайте, поэты Грузии! — крикнул Вардин, входя в комнату, где дремали поэты. — Сергей Александрович, ты что, спать в Грузию приехал? — дернул он Есенина за простыню.
— Иосиф Виссарионович, я согласен с вами: Лейбманы не должны править в России, — пробормотал Есенин, еще не проснувшись.
— Вы о чем, Сергей Александрович? Очнитесь! Ну, молодец, Тициан! Накачались, — погрозил он пальцем. — Быстро под холодный душ!
Поэты поднялись и, подхватив Есенина, слегка пошатываясь, отправились выполнять приказ батоно Вардина.
Совсем протрезвевший Есенин, с улыбкой поглядывая на Вардина, стал одеваться:
— Иосиф Виссарионович… простите, Илларион Виссарионович… я во сне сейчас Сталина видел, разговаривал с ним!
— Да, молодцы, хорошо погуляли, поэты! Мы с тобой, Сергей Александрович, сейчас поедем в редакцию, потом у нас с тобой вечер в клубе совработников. Сейчас по бокалу вина и больше ни-ни… После вечера — сколько душе угодно! — Он налил вино в бокалы и, чокнувшись со всеми, выпил. Закусив виноградинкой, неожиданно спросил Есенина: — Сергей, ты правда антисемит?
— Честно? — серьезно переспросил Есенин.
— Конечно!
— После всего, что сегодня испытал, я… антигрузин!!
Поэты захохотали, довольные его остроумием.
— Молодец! Люблю смелых людей! — обнял его Вардин. — Ну, до вечера в клубе, друзья! Мы с Сергеем в «Зарю Востока»: хочу гонорар выбить, надо же ему на что-то…
— Пить, — ввернул Табидзе.
— Жить, жить, Тициан!
— Зачем жить, если не пить?! — флегматично пожал плечами Табидзе.
— Всё, Тициан, хватит! Обрадовались! — строго произнес Вардин. — Вас много, а он один!.. Всё! До вечера, поэты! — Он направился к выходу. Есенин обнял Тициана Табидзе.
— В твоем лице — всех! Всю Грузию! Спасибо, друзья! Еще гульнем, сакартвело?
— Ну, где побывали, Сергей Александрович? — спросил Вардин, пока они ехали в пролетке. — Что-нибудь помните?
— Помню! А как же!.. Помню, были у народного вашего поэта. У него прямо на стене в домике портрет Шота Руставели написан…
— Это Истим Гурджи, — кивнул Вардин. — Он пел?
— Пел! Красиво пел, но я ничего не понял… Табидзе мне рассказал потом, что Гурджи пел про то, что дружба и веселье в этом мире дороже серебра и золота! Очень трогательно!.. Я ему тоже спел, ему не понравилось. Табидзе перевел: «Очень грустно! Не надо печали! Посмотрите, как хорошо на свете!» Когда он распахнул дверь, я увидел: действительно, было чудесное зрелище — вечернее закатное солнце, синие тени, огни, громадные деревья, далекие синие горы… Это было вчера, нет… кажется, позавчера… Все перепуталось в башке!
Вардин засмеялся снисходительно:
— Какая разница, важно, что было и оставило след в твоей душе.
— А вчера днем были с Тицианом на горе, выпили на могиле Грибоедова. Такой вид открывается на Тифлис — дух захватывает! Будто паришь над землей, как орел! Мтац… Мтацминда — гора называется, правильно, Илларион Виссарионович?
— Верно! Только ударение на другом слоге: Мтацминда! А в Нарикале были?
— В крепости, что ли? Были, всюду были. Еле до гостиницы дотащились. Ну, а вечером объединение поэтов и… и, кажется, все! До утра! И вот хаши, бани серные! Здорово, Илларион Виссарионович!
— Приехали! Жди здесь! — приказал Вардин извозчику. — Пойдемте, Сергей Александрович.
— Может, вы один, Илларион Виссарионович? — поморщился Есенин.
— А кто же за вас договор будет подписывать? Я потребую, чтобы с вами заключили договор на издание книги ваших новых стихов. Сколько вы хотите за строчку? Маяковский, я знаю, получал по рублю.
— Пусть будет по рублю, — согласился Есенин, вылезая из пролетки, — только чтобы сразу дали аванс, а то один день в гостинице мне обходится в двадцать — двадцать пять рублей, — неуверенно попросил он Вардина.
— Будет вам аванс, или я не Мгеладзе? Или я не мужчина, не грузин? За мной, Есенин!
Вечером в большом зале клуба совработников собрались молодые функционеры, ВАППовская литературная молодежь, партийцы и комсомольцы. В первом ряду заняли места три новых друга Есенина: Табидзе, Яшвили и Леонидзе.
— Да здравствует наш литературный вождь товарищ Вардин! Ура Мгеладзе! — восторженно встретила публика вышедшего на сцену Вардина. Он поднял руку и, когда тишина наступила в зале, объявил торжественно:
— Слово предоставляется поэту Сергею Александровичу Есенину!
В ответ горячо зааплодировали только друзья Есенина. В зале послышались недовольные возгласы:
— Он уже старый поэт!
— Барчонок!
— Кулак!
— Я слышала, он царице читал свои стихи.
— Он не наш, мы — пролетарии, а он богема!
— Да вообще лирика у него слабая!
Вскочившие Тициан, Паоло и Георгий Леонидзе с жаром защищали Есенина:
— Есенин — джигит!
— Он настоящий поэт!
— Вы сами дерьмо!
— Что вы смыслите в поэзии, бараны?
— Да ты, ишак, по-русски вообще не понимаешь!
Страсти накалились, казалось, вот-вот начнется драка… Южный темперамент многим затмил рассудок.
Вардин, выйдя за кулисы, сказал, растерянно глядя на Есенина:
— Ты слышишь, Сергей?.. Мне доложили: в зале очень мало твоих приверженцев. Здесь лидирует комсомолия: они напичканы партийными указаниями вроде «несозвучности Есенина эпохе»… «растлевающего влияния», «Есенин — богемный поэт»… Не знаю, что и делать!..
— Я понял, Илларион Виссарионович! — кивнул поэт Вардину. — Не волнуйтесь, все будет в порядке. Или я не джигит?! — Он выпил рюмку чачи и решительно шагнул на сцену: «Заказ принят, товарищ Сталин!»
Выйдя на середину сцены, Есенин постоял, грустно улыбаясь публике, и неожиданно выпалил все грузинские слова, что ему удалось запомнить:
— Гамарджоба! Вах! Мадлопт! Нахвамдиз! Вай ме! Киндзмараули! Мукузани! Хванчкара! Чача! Сакартвело! Шени дэда…
Такого не ожидал никто! Публика буквально была сражена его непосредственностью и веселым озорством. Зал захохотал. Дружные аплодисменты приветствовали Есенина, а он молчал, опустив голову, стоял и ждал. Когда все отсмеялись и аплодисменты стихли, поэт тихо и просто заговорил:
