Эрик Сигал - История Оливера

Это смущало. Идеальная тщательность, с какой она была одета, ее поза, самообладание заставили меня почувствовать себя позавчерашним шпинатом, смятым и небрежно засунутым в полиэтиленовый мешок. Наверняка, она модель. Или, во всяком случае, занимается чем-то, связанным с модой.

Я подошел к ее столику. Он стоял в тихом углу.

— Привет, — сказала она.

— Надеюсь, что не заставил вас ждать.

— Наоборот, вы пришли рано, — ответила она.

— Это должно означать, что вы пришли еще раньше, — сказал я.

— Я бы сказала, что это вполне логичное заключение, мистер Барретт. — Она улыбнулась. — Вы собираетесь сесть или ждете разрешения?

Я сел.

— Что вы пьете? — спросил я, показывая на оранжевую жидкость в ее стакане.

— Апельсиновый сок, — сказала она.

— С чем?

— Со льдом.

— И это все?

Она кивнула. Прежде, чем я успел спросить, почему она столь воздержанна, появился официант и приветствовал нас так, словно мы едим здесь каждый день.

— Ну, как мы сегодня?

— Прекрасно. Что сегодня хорошего из меню? — спросил я, не в состоянии выдержать эту дурацкую болтовню.

— Превосходные устрицы…

— Бостонское фирменное блюдо, — сказал я, внезапно превратившись в гастрономического шовиниста.

— Наши с Лонг-Айленда, — ответил он.

— О’кей, посмотрим, как они выдержат сравнение. — Я повернулся к Марси. — Попробуем местную имитацию?

Марси, улыбнувшись, согласилась.

— А для начала? — Официант посмотрел на нее.

— Сердцевинки салата-латука с капелькой лимонного сока.

Теперь я окончательно убедился, что она — модель. В противном случае изнурять себя не имело смысла. Тем временем, я потребовал феттучини «Не экономьте на масле». После чего официант поклонился и тихонько ретировался.

Мы остались одни.

— Ну, вот мы и здесь, — сказал я. (Признаюсь, я репетировал это начало полдня.)

Прежде, чем она успела согласиться с тем, что мы и в самом деле здесь, нас приветствовал еще один официант.

— Вино, месье?

Я обратился к Марси.

— Закажите, что-нибудь только для себя.

— Вы не хотите даже вина?

— Я очень строга в этом отношении, — сказала она, — но вам бы я рекомендовала прекрасное Мерсо. Иначе ваша победа была бы неполной.

— Мерсо, — сказал я официанту, ведающему винами.

— 66 года, если можно, — добавила Марси, чтобы помочь. Он испарился, и мы снова были одни.

— Почему вы вообще не пьете? — спросил я.

— Не из какого-то принципа. Мне просто нравится всегда владеть собой.

Что, черт побери, она имела в виду?

— Итак, вы из Бостона? — спросила Марси. Наш диалог был довольно скованным.

— Да, — сказал я. — А вы?

— Я не из Бостона, — ответила она.

Было ли это намеренной грубостью?

— Вы занимаетесь модой? — спросил я.

— Отчасти. А вы?

— Я занимаюсь гражданскими свободами, — ответил я.

— Отбираете их или даете? — Ее улыбка помешала мне понять, звучало ли это саркастически.

— Я пытаюсь заставить правительство вести себя прилично, — сказал я.

— Это не легко, — ответила она.

— Да, я еще не вполне преуспел.

И тут меня понесло — я подробнейшим образом стал описывать дела, которыми в настоящее время занимаются прогрессивные адвокаты.

Должен признаться, я давно забыл, как разговаривать с девушками. Ведь с тех пор, как я последний раз ходил на свидание, прошло много лет. Я чувствовал, что рассказы о себе могут показаться не совсем уместными. («Жуткий эгоист», — скажет она своей приятельнице.) В результате мы говорили, вернее, и рассуждал о решениях Верховного суда в связи с выступлением судьи Уоррена в защиту гражданских свобод. И будут ли «короли гамбургеров» продолжать борьбу за Четвертую поправку. Это зависит от того, кого изберут в Верховный суд на место Фортаса. Берегите свой экземпляр конституции, Марси, он скоро может стать библиографической редкостью…

Пока я продвигался к Первой поправке, официанты налетели на нас с лонг-айлендскими устрицами. Да, они не дурны. Но не так хороши, как бостонские. Но вернемся к Первой поправке. Постановления Верховного суда двусмысленны. Как судьи могут в деле «О’Брайен против США» утверждать, что сжечь призывную повестку — поступок противозаконный, а потом повернуться на 180 градусов и в деле «Тинкер против Де-Мойн» вынести постановление о том, что носить повязку на рукаве с протестом против войны — поступок абсолютно законный. Какова, черт возьми, их настоящая позиция, спрашиваю я вас?

— А вы разве не знаете? — спросила Марси.

И прежде чем я успел сообразить, не является ли это тонким намеком на то, что я слишком много болтаю, снова появился метрдотель с вопросом, чем бы мы хотели «завершить трапезу». Я заказал кофе. Она — чай.

Я начал ощущать некоторую неловкость. Может спросить, не слишком ли долго я говорил? Извиниться? Но ведь, в конце концов, она же могла меня прервать, не правда ли?

— Неужели вы вели все эти дела? — спросила Марси (шутливо?).

— Конечно, нет. Но подана новая апелляция, по которой я консультирую. Вопрос связан с альтернативной военной службой. В качестве прецедента используют дело Уэббера, которое я вел. Кроме того, я работаю добровольцем, бесплатным консультантом в…

— По-видимому, вы никогда не остановитесь, — сказала она.

— Что ж, как сказал Джими Хендрикс на Вудстокском рок-фестивале: «Мир так грязен, что нуждается в основательной чистке».

— Вы там были?..

— Нет, я только читал журнал «Тайм», чтобы поскорее уснуть.

— О, — сказала Марси.

Означал ли этот возглас, что я ее разочаровал? Или даже ей наскучил? Сейчас, оглядываясь на этот последний час (плюс еще полчаса), я понял, что не дал ей никакой возможности говорить.

— Что именно вы делаете в области моды? — спросил я.

— Ничего общественно значимого. Я работаю в фирме Биннендейл. Вы знаете эту сеть магазинов?

Кто не знает эту золотую сеть магазинов? Этот магнит в сорок золотых каратов для богатых покупателей? Как бы то ни было, эта пикантная новость многое прояснила. Совершенно очевидно, что мисс Нэш просто создана для этого роскошного предприятия: яркая блондинка, такая решительная, такая привлекательная, с такой характерной для колледжа Брин Мор медоточивой речью, что она могла бы продать дамскую сумку даже крокодилу.

— Я не очень связана с торговлей, — ответила она на мои неуклюжие расспросы. Я решил, что она практикантка-продавщица с грандиозными амбициями.

— Тогда чем именно вы занимаетесь? — спросил я в лоб. Таким образом можно сломить свидетеля. Продолжайте перефразировать одни и те же вопросы.

— Послушайте, вам не надоело говорить про дела? Разве разговоры о бизнесе не наводят на вас смертельную скуку?

Она ясно дала понять, что я чертовски назойлив.

— Надеюсь, моя юридическая лекция вам не наскучила.

— Нет, честно, я нашла ее интересной. Мне только хочется, чтобы вы рассказали побольше о себе.

Что я мог сказать? Я подумал, что лучше всего сказать правду.

— Ничего приятного я вам сказать не могу.

— Почему?

Пауза. Я смотрел в свою кофейную чашку.

— У меня была жена, — сказал я.

— Это вполне естественно, — сказала она. Довольно мягко.

— Она умерла.

Пауза.

— Мне очень жаль, — сказала Марси.

— Ничего, — сказал я. Другого ответа нет.

Некоторое время мы сидели молча.

— Напрасно вы не сказали мне об этом раньше, Оливер.

— Это не так-то просто.

— А разве разговор не помогает?

— Боже, вы говорите почти как мой психотерапевт.

— О, — сказала она. — А я думала, что говорю, как мой собственный.

— Послушайте, а вам зачем психотерапия? — спросил я, пораженный, что такой уравновешенный человек мог нуждаться в лечении. — Вы не потеряли жену.

Это была попытка мрачного юмора. Тоже неудачная.

— Я потеряла мужа, — сказала Марси.

О, Барретт, как здорово ты сел в лужу!

— Боже, Марси! — это было самое большее, что я мог сказать.

— Не надо делать ложных выводов, — быстро добавила она. — Это был всего лишь развод. Но когда мы разделили наши жизни и наше имущество, Майкл обрел уверенность, а я — комплексы.

— Кем был мистер Нэш? — спросил я. Мне было очень любопытно узнать, какой мужчина мог заарканить такую девушку, как она.

— Переменим тему, пожалуйста, — сказала она. И это прозвучало, как мне показалось, немного грустно.

Странно, но я почувствовал облегчение от того, что глубоко за невозмутимым фасадом мисс Марси Нэш скрывалось нечто, о чем она не могла говорить. Возможно, просто воспоминание о пережитых страданиях. Это делало ее более человечной, а пьедестал, на котором она стояла, менее высоким. И все же я не знал, что сказать дальше.