Эрик Сигал - История Оливера

— Послушайте, вы какая-нибудь чемпионка? — спросил я.

— Почему вы спрашиваете? — сказала она, даже не запыхавшись.

— Вы так стремительно меня обошли…

— Вы бежали не очень быстро, — ответила она.

Эй, это что, оскорбление? Кто она, черт побери?

— Послушайте, это что, оскорбление?..

— Только, если у вас слабое эго, — ответила она.

Хотя моя самоуверенность непробиваема, я разозлился.

— Вы явно самоуверенны, — сказал я.

— И что, это оскорбление? — спросила она.

— Да, — сказал я. Не маскируясь — в отличие от нее.

— Может, вы предпочитаете бегать в одиночестве?

— Да, — сказал я.

— О’кей, — ответила она. И внезапно рванула вперед. Теперь она дразнила меня; очевидно, это была просто уловка, но, будь я проклят, если уступлю. Пришлось собрать все силы, чтобы ускорить бег. И я ее догнал.

— Привет.

— Я думала, что вы жаждете одиночества, — сказала она.

Дыхание было коротким, как и диалог.

— За какую команду вы бегаете?

— Ни за какую, — ответила она. — Бег нужен для моих занятий теннисом.

— О, да вы занимаетесь подряд всеми видами спорта, — сказал я нарочно, чтобы умалить ее женственность.

— Да, — сказала она сдержанно. — Ну, а вы пристаете ко всем подряд?

Как на это реагировать, особенно когда напрягаешь все силы, стараясь бежать в ее темпе?

— Да, — удалось мне вымолвить. Что в ретроспективе было самым мудрым, что можно было сказать. — Как у вас с теннисом?

— Вы со мной играть не стали бы.

— Нет, стал бы.

— Да? — сказала она. И слава Богу, замедлила темп, чтобы перейти на шаг.

— Завтра?

— Конечно, — пропыхтел я.

— В шесть? Теннисный клуб Готам на углу 94-й улицы и Первой авеню.

— Я работаю до шести, — сказал я. — Как насчет семи?

— Да нет, я имею в виду шесть утра, — ответила она.

— Шесть утра? Кто играет в шесть утра? — спросил я.

— Мы, если вы не струсите, — ответила она.

— О, вовсе нет, — сказал я, вновь обретая почти одновременно дыхание и остроумие. — Я всегда встаю в четыре кормить коров. Она улыбнулась. Во рту у нее было полно зубов.

— Прекрасно. Корт зарезервирован для Марси Нэш. Кстати, это — я.

И она протянула мне руку. Конечно, чтобы пожать, а не для поцелуя. В отличие от того, к чему я готовился, её рукопожатие было не сильным, крепким пожатием спортсмена — оно было нормальным, даже деликатным.

— А могу я узнать ваше имя? — спросила она.

Я решил слегка пошутить.

— Гонзалес, мадемуазель. Панчо Б. Гонзалес.

И она ринулась вперед со скоростью, которой позавидовал бы сам чемпион мира Джесси Оуэнс.

10

В пять утра в Нью-Йорке темно, как в буквальном, так и переносном смысле слова. А теннисный клуб, второй этаж которого был освещен, на фоне спящего города выглядел ночником в детской комнате. Я вошел, расписался в журнале и направился в раздевалку. Непрерывно зевая, я оделся и пошел на площадку. Потоки света со всех кортов чуть было меня не ослепили. И на каждом шла игра. Этим оголтелым членам клуба Готам, собирающимся начать свой безумный рабочий день, по-видимому, была нужна такая безумная теннисная игра, чтобы подготовиться к поединкам в безумном городе.

Предвидя, что мисс Марси Нэш облачится в самую шикарную одежду для тенниса, я оделся как можно хуже. Что же до цвета моей спортивной формы, то его можно было бы определить, как «весьма далекий от белого». На самом деле это от того, что я нечаянно засунул в стиральную машину разноцветные вещи. Что касается рубашки, то она была безобразнее всего, что когда-либо надевал Марлон Брандо. Короче, вырядился как застенчивый неудачник.

Она была уже на корте и отрабатывала подачи на сетку.

Как я и думал, теннисные мячи у нее были желтые, флюоресцирующие, того типа, которым пользуются все профи.

— Послушайте, вы знаете, что на улице абсолютно темно? — спросил я.

— Именно по этой причине мы играем в помещении. Колотушки и пинки оставляют синяки, а моя удача — крепкая подача, — враспев сказала она, продолжая работать ракеткой.

Ее волосы, которые на беговой дорожке разлетались по ветру, сейчас были завязаны сзади лошадиным хвостом. И, как у типичного любителя, мнящего себя бог весть чем, на обоих запястьях у нее были потники.

— Ну что, мы можем начать игру? — спросила она.

— А ка что?

— Прошу прощения?

— Ставка, — сказал я. — На что мы играем?

— А разве недостаточно играть ради удовольствия? — с притворной застенчивостью и простодушием спросила Марси Нэш.

— В шесть утра не бывает удовольствий, — сказал я. — Мне нужен осязаемый стимул.

— Полдоллара, — сказала она.

— Это, что — оценка моей личности? — спросил я.

— Послушайте, вы — остряк. Нет, я имела в виду просто пятьдесят центов.

— Ага. — Я покачал головой, показывая, что сумма должна быть существенной. Если она играет в Готаме, у нее должны быть деньги. Если только она не вступила в этот клуб в расчете на удачу. То есть, надеясь, что хлеб, который можно было бы купить на членские взносы, очень скоро обернется свадебным тортом.

— Вы богаты? — спросила она.

— Какое это имеет значение? — ответил я, пребывая как всегда в обороне, ибо волею судеб был связан с денежными мешками Барреттов.

— Просто хочу узнать, сколько вы можете позволить себе проиграть, — сказала она.

Очень щекотливый вопрос. Моя задача состояла как раз в том, чтобы выяснить, с какой суммой может расстаться она. И тогда я придумал способ, при помощи которою каждый из нас мог спасти свое лицо.

— Послушайте, — сказал я, — почему бы нам не договориться, что проигравший приглашает победителя на обед. А победитель выбирает место.

— Я выбираю ресторан «21», — сказала она.

— Несколько преждевременно, — заметил я. — Но так как я тоже выберу его, предупреждаю: я ем, как слон.

— Не сомневаюсь, — сказала она. — Вы и бегаете, как слон.

Ладно, пора с этим кончать!

Я с ней играл. Я собирался унизить ее под конец, и поэтому блефовал. Пропустил несколько легких ударов. Реагировал медленно, ни разу не атаковал у сетки. Марси била и всё отыгрывала.

Фактически, она не так плохо играла. Быстро двигалась. Её удары почти всегда были точно направлены. Подача была сильной, мячи иногда крученые. Да, она много тренировалась и была вполне на уровне.

— Послушайте, вы неплохо играете, — так обратилась ко мне Марси Нэш после очередного гейма. Мне удавалось сохранять равенство по очкам, держа в тайне свои смертельные удары.

— Боюсь, скоро нам пора закругляться, — сказала она. — Я должна быть на работе к полдевятому.

— Может, сыграем еще один, последний гейм? — сказал я. — Просто ради удовольствия. Мы назовем его смертельным геймом, и победитель получит обед.

— Хорошо, — согласилась Марси Нэш, хотя и выглядела несколько обеспокоенной, боясь, что опоздает. Боже мой. Босс разозлится и не повысит ее по службе. Да, честолюбие нужно изготовлять из более прочного материала.

— Только по-быстрому.

— Мисс Нэш, — ответил я, — обещаю вам, что этот гейм станет самым быстрым в вашей жизни.

Таким он и был. Стремительней натиск. Бам-бам, спасибо, мадам. Марси Нэш была в буквальном смысле слова в шоке от этого обстрела. Она не выиграла ни одного очка.

— Проклятье! — сказала она, — вы меня перехитрили!

— Скажем так, у меня ушло какое-то время на разогрев, — ответил я. — Надеюсь, вы не опоздаете на работу.

— Все в порядке, — заикаясь, пробормотала она, несколько травмированная. — В восемь часов в «21»?

Я утвердительно кивнул.

— Заказать столик на Гонзалеса? — спросила она.

— Нет, это мой теннисный псевдоним. В остальных случаях меня называют Барретт. Оливер Барретт.

— Ладно, — сказала она. — Хотя Гонзалес мне нравился больше… — И побежала в раздевалку.

По какой-то странной причине я начал улыбаться.

— Чему вы радуетесь?

— Прошу прошения?

— Вы улыбаетесь, — сказал доктор Лондон.

— Это длинная и скучная история, — твердо заявил я. Потом, однако, объяснил то, что заставило мрачного, одержимого депрессией Барретта сбросить свою трагическую маску.

— Дело не в самой девушке, — сказал я ему в конце, — дело в принципе. Я люблю ставить на место агрессивных женщин.

— И больше ничего? — спросил доктор.

— Ничего, — ответил я. — Даже удар слева, и тот у нее всего лишь заурядный.

11

Ее туалет стоил немыслимых денег.

Я не хочу сказать, что он был кричащим. Совсем наоборот. Она воплощала высшую степень искусства одеваться — абсолютную простоту. Ее прическа, казалось, свободно струилась, и все же была безупречна. Словно шикарный фотограф запечатлел ее высокоскоростным объективом.