Рышард Клысь - «Какаду»
— Верно, — признался он. — С перчатками действительно так и произошло. Я устроил скандал, потому что не выношу, когда меня ставят перед свершившимся фактом…
— Но тебе так можно делать, правда, дорогой?
— Я — другое дело. Я мужчина и за все отвечаю…
— И за приемник?
Он с удивлением посмотрел на нее, не понимая, о чем речь.
— Что еще тебе взбрело в голову? — спросил он с бешенством. — О чем ты говоришь?
— Приемник, дорогой! — пояснила она весело. — Уже забыл? Мой бедненький! А я о таких вещах не забываю. Тем более что это была одна из тех историй, которые меня от души позабавили.
— Не понимаю, что ты имеешь в виду…
Гертруда посмотрела на него испытующе.
— Может, действительно не понимаешь, — признала она. — Очень возможно. Так вот, вернемся к делу: в один прекрасный день к нам привезли новый, суперсовременный радиоприемник, рабочие принесли его в столовую, установили новую антенну, а потом сели в машину и уехали. Мне было очень интересно, и я пыталась включить аппарат, чтобы понять, как это чудо играет, но оказалось, что приемник не подключен к сети, потому что нет шнура. Признаюсь, я немного была этим обеспокоена. Подумала, что шнур забыли привезти. Но я опасалась напрасно, правда, дорогой? Ведь шнур находился в твоем портфеле. Когда ты вернулся домой, приемник заработал. Ты купил действительно прекрасный аппарат. Не могу сказать, что меня это не радовало, тем более что я почти не выходила из дому. Ты ведь помнишь, что Марике только исполнилось два года, а Гансу было семь месяцев. Когда привезли этот аппарат, я была вне себя от радости и впервые за эти годы с нетерпением ждала твоего возвращения. Радио играло за ужином, потом еще долго вечером, пока мы не пошли спать. Утром, когда ты ушел на работу, я хотела его включить, но оказалось, что приемник не работает. Это был очень странный приемник. Он играл только тогда, когда ты был дома. Вскоре я перестала этому удивляться, когда обнаружила, что, выходя из дому, ты всегда забираешь с собой шнур. Меня вовсе это не огорчило и даже удивило не настолько, как ты можешь сейчас подумать. Лучшее тому доказательство, что я говорю правду, — это тот факт, что я до сих пор ни словом не обмолвилась на эту тему. Но тогда я в первый раз увидела тебя в истинном свете, и твою жизнь тоже, и мне стало тебя жаль, я поняла, как по-глупому ты растратил свою жизнь и тебя уже не ждет ничего хорошего, до самого конца ты будешь копить деньги и имущество, страдая при этом из-за мелких расходов, не беря взамен ничего стоящего. Улыбаешься? Все это совсем не смешно. Подумай сам, задумайся хотя бы на минуту, переживал ли ты что-нибудь так сильно, чтобы вспоминать об этом через много лет? Испытал ли те маленькие удовольствия, в которых не отказывают себе даже самые бедные? У тебя никогда не было времени ни на кино, ни на театр, ты не читал книг, понятия не имеешь, что такое вечеринка, танцы. Даже отпуск ты устраивал себе только затем, чтобы, оставив дела в городе, как можно быстрее заняться своим загородным хозяйством, хотя нам обоим известно, что оно в хороших руках и ведется образцово…
— От хозяйского глаза и конь добреет, — сказал он. — Ты не знаешь об этом?
Гертруда утвердительно кивнула головой.
— А ты не боишься, что в один прекрасный день твой конь может сдохнуть? — спросила она. — Или что его могут убить?
И тут вдруг к нему вернулось то, что он пережил, бродя среди развалин города, и о чем хотел забыть. Он снова ощутил горький запах пожара, известковой пыли, поднимаемой ветром, и смрад разлагающихся в руинах трупов; увидел разбитую повозку, железную печку, лошадь на мостовой, которая лежала, задрав кверху копыта. Но теперь все это ему казалось намного страшнее, чем тогда.
Он хмуро взглянул на Гертруду.
— Где наконец обед?! — взорвался он. — Дождусь я его сегодня или нет?!
И, прежде чем она, опешив, успела ему ответить, быстро выскочил из кухни, громко хлопнув дверью.
IV
Обед они съели молча, почти не разговаривая. После еды Вильям налил в свою рюмку вина и закурил сигару. Гертруда встала из-за стола и принялась медленно собирать посуду на поднос. Он наблюдал за нею. Теперь, когда он уже наелся, у него прошла вся злость на нее, и ему было даже неприятно, что так легко сорвался. В этой ситуации лучше всего для них обоих не разговаривать. Чувствовалось с трудом сдерживаемое раздражение Гертруды и ее затаенная враждебность. Его это беспокоило, не хотелось повторения той неприятной стычки; время, однако, подгоняло, надо бы сообщить ей о принятом им решении. Он подождал, пока она уберет со стола тарелки, стаканы, ножи и вилки. Когда она уже справилась со всем этим и взяла в руки поднос, чтобы вынести его на кухню, Вильям придержал ее за локоть и тихо сказал:
— Останься. Нам надо поговорить.
Гертруда отставила поднос и молча села у стола.
— Я сегодня решил, что ты поедешь с детьми в Аугсбург. Сколько тебе потребуется времени, чтобы упаковать все в доме и уложить вещи?
— Все? — спросила она.
— Да.
— По крайней мере два дня.
— Значит, утром сразу начнешь укладываться, — сказал он. — Я пришлю тебе кого-нибудь в помощь. Надеюсь, что за два дня ты управишься.
— А дальше что? — спросила она. — Ты хочешь сложить вещи в подвал? Сомневаюсь, что это поможет, если в дом попадет бомба.
Он покачал головой.
— Я совсем не собираюсь складывать их в подвал…
— Зачем же тогда упаковывать их?
— Я же сказал, что ты поедешь с детьми в Аугсбург, — пояснил он нетерпеливо. — Ты невнимательна, Гертруда, и не слушаешь, что я тебе говорю. Я решил избавиться от городского дома, а все движимое имущество перевезти в наше загородное имение. Так будет безопаснее. В создавшейся ситуации нет другого выхода. Мы должны разделить обязанности. Ты займешься детьми, а я делами предприятия. Думаю, около склада с инструментами можно будет поставить кровать. Как-нибудь я там устроюсь. Впрочем, это долго не протянется. Сейчас для нас самое важное — благополучно выжить до конца войны…
— Это невозможно.
— Что?
— Уехать в деревню не удастся.
Вильям нахмурил брови.
— Опять начинаешь?
— Ничего я не начинаю, — ответила она спокойно. — Я только констатирую факт…
— Думаешь, будет трудно перевезти вещи? — спросил он. — Не беспокойся. Я все улажу. Еще сегодня поговорю с Раубенштоком. В конце концов, ведь он владелец транспортного агентства. И сделает для меня все, что попрошу!
— Дело совсем не в перевозке.
— Я совершенно тебя не понимаю. Ты не хочешь ехать с детьми в деревню?
Гертруда молчала. «Теперь я должна ему это сказать, — подумала она. — Пусть знает, что его ждет».
Вильям взял рюмку. Отпил глоток вина.
— Это очень мило с твоей стороны, что ты не хочешь покидать меня, — сказал он с иронической усмешкой. — Мне тоже будет нелегко расстаться с вами. Однако меня утешает то, что до Аугсбурга недалеко и каждое воскресенье я смогу проводить там. И, прошу тебя, давай перестанем говорить на эту тему. Дело решенное, и я не намерен отступать.
— Знаешь, — сказала Гертруда, — меня это прямо бесит…
— Что именно?
— Твоя уверенность в себе.
Вильям выпил еще глоток и отставил рюмку.
— Моя дорогая, — произнес он с достоинством. — Больше всего тебя нервирует моя правота. Но я ничего не могу с этим поделать.
— Нет, — ответила она. — Возмутительно то, что ты решаешь так, как будто все зависит исключительно от тебя.
— А от кого должно зависеть, черт побери!
— Тебе не приходит в голову, например, что за время твоего отсутствия могли произойти события, из-за которых твои планы теперь неосуществимы?..
Он внимательно посмотрел ей в лицо, вдруг изменившееся и побледневшее. Ясно, она что-то скрывает от него.
— Какие события? — взорвался он со злостью. — Что это за события?
— Не кричи!
— Ну вот, пожалуйста. Будь столь любезна, скажи мне, что случилось. Сгораю от нетерпения услышать наконец новость, припасенную тобой к сегодняшнему вечеру…
— Как ты смешон…
— Ты это хотела мне сказать?
Она покачала головой.
— Нет, — возразила она, помолчав. — Я хотела тебе сказать, что нам придется расстаться.
— Что такое?
— То, что слышишь…
— Плохая шутка.
— Я совсем не шучу.
— Тогда я, наверное, ослышался! — перешел он на крик. — Повтори еще раз!
— Нам придется расстаться.
Вильям побледнел. Нервно схватился за воротничок и расстегнул его.
— Ты говоришь, конечно, несерьезно? — спросил он сдавленным голосом.
— Совершенно серьезно.
— У тебя есть любовник?
Она изумленно посмотрела на него. А когда до нее наконец дошел смысл его вопроса, не смогла удержаться от смеха. Вильям сорвался со стула и закричал в крайнем бешенстве:
