Рышард Клысь - «Какаду»
— Какой номер Раубенштока?
— Хочешь ему позвонить?
— Гертруда, не задавай наивных вопросов. Если я спрашиваю номер…
— Их нет дома, — поспешно ответила Гертруда.
Он обернулся.
— Откуда ты знаешь?
— Я разговаривала с ними сегодня. Они уехали за город к родным. Понимаешь, они собираются устроить там прощальную вечеринку.
— Прощальную? — удивился он.
— Ах да, — воскликнула Гертруда. — Я забыла сказать, что Раубеншток тоже получил повестку в армию…
Вильям осторожно положил трубку и с изумлением посмотрел на Гертруду.
— Черт побери! Значит, так обстоят дела?!
Гертруда молча кивнула головой.
VI
Спать они пошли очень поздно, уже далеко за полночь, чего до этой поры никогда не случалось. Несмотря на усталость, Хольт долго не мог заснуть. Не переставал думать о новом для него положении, трудном и неожиданном, с которым все еще не мог смириться, а когда, уже около трех часов утра, ему показалось, что он наконец заснет, в городе завыли сирены, предвещающие налет, и началась бомбежка. Длилась она недолго. Едва они спустились в убежище в саду и успели как-то в нем устроиться, в центре города стихли отзвуки взрывов, и вскоре тревога была отменена. Молча вернулись в постели, он немного задремал, потом очнулся, заснул снова, и, когда Гертруда его разбудила, у него было такое чувство, что он совсем не спал этой ночью, хотя было уже почти девять часов утра. Голова разламывалась от боли. После ужина он выпил слишком много вина, больше, чем намеревался сначала, и ему стало совсем уж скверно. Лучше всего полежать бы еще в постели, но, поразмыслив, он решил, что это сейчас было бы непозволительной роскошью. Он пошел в ванную, голова кружилась, и состояние было полуобморочное. Принял холодный душ, но это не очень помогло.
За завтраком Гертруда, тронутая жалким видом Вильяма, начала его уговаривать:
— Съешь что-нибудь. Тебе наверняка станет лучше…
— Нет. Не могу даже смотреть на еду.
— И все-таки поешь, — настаивала она. — Если пойдешь натощак, будешь чувствовать себя еще хуже.
— Нет.
— Ну хорошо. Раз нет, так нет…
Чай он выпил все-таки с удовольствием, принял два порошка от головной боли и сразу встал из-за стола.
— Я постараюсь прийти поскорее, — сказал он хмуро. — И прошу тебя, как только откроешь магазин, возвращайся домой. Продавщицы сами управятся, а ты можешь мне понадобиться.
— Хорошо, Вильям. Сделаю, как ты хочешь…
Немного поколебавшись, он поцеловал ее в лоб, как обычно делал это изо дня в день перед тем, как идти на работу, и поспешил выйти из комнаты, чтобы не поддаться охватившему его волнению.
В городском армейском отделе, размещавшемся в старой готической ратуше, ему тотчас же объяснили, что какая-либо ошибка в излагаемом деле исключена и, вероятно, комиссия, которая прислала ему повестку, руководствовалась другими, более важными, чем у него, соображениями.
— В конце концов, хромота не помешает вам защищать нашу родину, — насмешливо заявил дежурный офицер. — Положение в настоящее время серьезно, но не безнадежно. Судьба страны будет зависеть теперь от поведения всего народа…
«Дерьмо, — подумал с бешенством Вильям. — Дерьмо!» Однако он не осмелился возражать, так как понимал, что это бессмысленно, не говоря уже о возможных осложнениях. Но слова офицера о Германии как о чем-то общем для них обоих возмутили и озадачили его. «Наша отчизна? — удивился он в душе. — Это, значит, чья? Его или моя?» И пришел к выводу, что если бы это могло изменить ситуацию, столь неожиданную для него, то он охотно и без малейших угрызений совести тотчас же отрекся бы от этой отчизны, вспомнившей о нем теперь, когда он понадобился. «На черта им это? — спрашивал он себя с горечью. — Рейх и так мало-помалу превращается в кучу мусора. Стоит ли жертвовать еще чем-то? Так или иначе нас ничто не спасет от поражения». Но тут он решил не думать об этом, поняв, что совершенно бессилен и не сумеет повлиять на события, которые его ждут.
Офицер молча заполнял предназначенные для него документы, закончив, подал их ему через деревянный барьер и сказал с недовольной миной:
— Прошу расписаться в получении.
Вильям Хольт поспешно расписался на подсунутом листке.
— Прекрасно, — буркнул офицер и тут же добавил — А предателей мы сумеем призвать к порядку…
Хольт, опешив, смотрел на офицера и чувствовал, что кровь начинает понемногу приливать к лицу. Он быстро отвернулся, а потом смущенно спросил:
— А почему вы мне это говорите?
— А кому же я должен говорить?
— Я ведь ничего плохого не сделал.
— А кто вам сказал, что вы сделали что-то плохое?
— Вы говорили о предателях.
— Совершенно верно. А вы что, другого мнения?
— Конечно. Я не заслужил этого. Я всегда был преданным гражданином…
Офицер изучающе посмотрел на него.
— Кажется, вы приняли это на свой счет?
— Да. В комнате ведь никого больше нет. Только мы двое…
— Ах, вы, оказывается, не в курсе?
Хольт молчал, не зная, что ответить.
— У вас есть, наверное, дома радио? — спросил, не дождавшись ответа, офицер.
— Да.
— И вы не слышали сообщений?
— Когда? — спросил Хольт осторожно, не понимая, что тот имеет в виду.
— Сегодня утром.
— Нет, — ответил он. — Я не слышал.
— Тогда зачем держите его в доме?
— Что?
— Радио!
— Я был в отъезде, — солгал он.
Офицер присматривался к нему с подозрением.
— Не знаете, что вчера пытались совершить покушение на жизнь фюрера?
— Я был в отъезде, — сказал Хольт. — Я ничего не знаю.
Офицер поднялся со стула, подошел к деревянному барьеру, за которым стоял Вильям Хольт, вытянул из кармана пачку сигарет и угостил его. Закурили, и тогда офицер сказал доверительным тоном, словно выдавал ему тайну исключительной важности:
— В главной ставке фюрера группа предателей подложила бомбу с часовым механизмом.
— Не может быть!
— Я вам говорю…
— Бомба взорвалась?
— Взорвалась под столом, за которым сидел фюрер.
— Это ужасно.
— Эти мерзавцы подготовили все по первому классу…
«Жаль, что эта бомба его не убила, — подумал Хольт. — Надо было его убить».
— Надеюсь, она не причинила вреда фюреру?
— Вы угадали, — сказал с оживлением офицер. — Помещение главной ставки было совершенно разрушено, но на фюрере нет даже малейшей царапинки…
— Это потрясающе! — признал Хольт, искренне изумленный.
— Нашего фюрера хранит провидение.
— Да. Я тоже так думаю…
— А предателей ждет заслуженная кара.
— Поймали их?
— А что бы вы хотели?
— Их должны покарать…
— Они схвачены и сейчас ждут военно-полевого суда.
— Их следует наказать очень сурово.
— Их повесят.
— Правильно, — с готовностью согласился Хольт. — Виселица — лучшее наказание для предателей.
В молчании они докурили свои сигареты. Офицер взял со стола приготовленные для Хольта документы и подал их ему.
— Когда и куда я должен явиться?
Офицер посмотрел на него.
— Сегодня в двадцать ноль-ноль на Западный вокзал, — объяснил он официальным тоном. — На перроне вас будет ждать офицер связи. Он доставит вас до места назначения. Это все. Желаю вам счастливого пути…
«Черт бы тебя побрал! — подумал Хольт со злостью. — Ты, здоровый, откормленный бык! Знаешь, где у меня твои пожелания?»
Однако он подал ему руку, потому что офицер протянул свою первым, и сказал с принужденной улыбкой:
— Спасибо, надеюсь, дорога будет удачной.
Он пошел к выходу, но в дверях задержался:
— Забыл еще спросить у вас, что мне нужно взять с собой?
— Ничего, — сказал сухо офицер. — Вам ничего не понадобится. А если вы имеете в виду одежду, возьмите что похуже. И так у вас заберут ее на склад.
«Ясно, — подумал с горечью Хольт. — Зачем покойнику в гроб хорошую одежду?»
Выйдя из ратуши, он сразу пошел в магазин. Но Гертруду уже не застал, она, как у них было с утра договорено, ушла домой, а обе продавщицы, пользуясь минутой затишья, считали дообеденную выручку кассы. Он коротко поздоровался с ними и прошел в контору рядом с магазином, где стал приводить в порядок квитанции и торговые документы. Это не заняло у него много времени. Он спешил. Проработал не больше часа, но сделал все, чтобы наиболее важные дела, связанные с фабрикой, оставить в состоянии, которое могло бы удовлетворить даже самого придирчивого налогового инспектора. Лучше не забивать себе потом этим голову. Вскоре у него и так будет достаточно поводов для тревог. К тому же хотелось избавить Гертруду от хлопот. Не верилось, что она сможет справиться со всеми обязанностями, которые теперь на нее свалились. Однако другого выхода не было, волей-неволей придется смириться с тем, что она возьмет в свои руки многочисленные дела по дому и на фабрике. Он утешал себя, что это не протянется долго. Надежда на скорый конец войны стала для него в эту минуту как бы новым символом веры. Он горячо цеплялся за нее, не в состоянии думать ни о чем другом. Стал даже прикидывать, что изменит или улучшит на фабрике, когда после капитуляции вернется домой. Старался забежать вперед, не принимая в расчет ни грозные последствия войны, ни навязанную ему новую роль солдата. Он все еще не мог относиться к этому серьезно, хотя понимал, что через несколько часов будет втянут в непонятные и таинственные события, но боялся думать об этом, и по-настоящему до его сознания доходило лишь то, что у него осталось уже мало времени.
