Рышард Клысь - «Какаду»
Уладив самые важные дела, он вернулся домой. В этот день Гертруда проявила к нему максимум доброты, заботы и понимания. Все время держалась крайне деликатно и не плакала, как это заведено у многих женщин в подобных обстоятельствах, за что он был ей очень благодарен и даже немного удивлялся ее умению так прекрасно владеть собой. И если бы не особая нервная спешка, которая чувствовалась во всех действиях Гертруды, то этот день, наверное, ничем не отличался бы от других, прожитых ими вместе.
За стол они сели на час раньше обычного, и Гертруда подала роскошный обед, слишком роскошный по нынешним временам. На первое был его любимый томатный суп с вермишелью, на второе — жареный карп, а потом фаршированная савойская капуста и телячье филе с яйцом. На десерт — бисквиты, вино и персиковый консервированный компот. Стол, уставленный блюдами, выглядел совсем как в сочельник. Но Вильям ел немного и, хотя до отъезда оставалось еще несколько часов, каждую минуту смотрел на часы, кушанья, которые он накладывал себе на тарелку, отличались, как ему казалось, иным вкусом, чем обычно. Он с трудом проглотил десерт и отодвинул от себя тарелку с чувством облегчения.
— Ты приготовила сегодня прекрасный обед, Гертруда, — сказал он с улыбкой.
— Тебе действительно понравилось?
— Очень! — солгал он, чтобы сделать ей приятное. — Я давно не ел так вкусно…
— Я рада, что доставила тебе удовольствие.
— Огромное, — сказал он. — Ты даже не представляешь, какое огромное…
Он потянулся к коробке с сигарами. Гертруда поднялась со стула.
— Я соберу тебе вещи в дорогу, — сказала она.
Он покачал головой.
— Мне ничего не надо.
— Как это? — удивилась Гертруда. — Ты же не собираешься, я думаю, отправиться в дорогу так вот?..
— Именно так и собираюсь.
— Но почему?
— Мне сказали, чтобы я ничего с собою не брал, — объяснил он бесцветным голосом. — И еще посоветовали надеть одежду похуже. Потом и так все заберут на склад.
«Это очень разумно, — холодно подумала она. — Зачем ему хорошая одежда?» Но когда до нее полностью дошло то, о чем она сейчас подумала, ей вдруг стало стыдно.
Он заметил ее замешательство. Понимающе улыбнулся.
— Ты не подумала об этом, а? — проговорил он весело.
— Нет.
— Мою одежду возьмут, а взамен дадут форму…
— А, понимаю.
— Единственное, что ты можешь мне приготовить, — это какую-нибудь еду. Неизвестно, сколько придется ехать.
— А что бы ты хотел?
— Мне все равно.
— Я сделаю тебе бутерброды…
— Можно бутерброды.
У него погасла сигара. Он отложил ее и встал из-за стола.
— Пойду искупаюсь, — сказал он. — Это меня взбодрит.
— Я сейчас приготовлю тебе ванну, — предложила Гертруда.
— Спасибо. Ты сегодня очень добра ко мне, Гертруда…
Она улыбнулась.
— Я всегда старалась, чтобы ты не жалел, что я твоя жена.
— Я никогда об этом не жалел.
— Спасибо тебе, Вильям, — сказала она. — Приятно слышать.
«Да, — подумал он с внезапной грустью. — Жаль только, что ты не можешь сказать мне то же самое».
Они перешли на кухню. Вильям отыскал самый старый портфель, какой только нашелся в доме, а Гертруда сделала бутерброды с мясом, оставшимся от обеда. Завернула и остатки бисквита. Но когда она принесла из кладовки две бутылки мозельского и начала укладывать их в портфель, он с недоумением спросил:
— А это зачем?
— Тебе может пригодиться.
— Вино?
Гертруда рассмеялась.
— Не делай такого удивленного лица, Вильям, — сказала она. — Я слышала, что мужчины легче всего завязывают дружбу за бутылкой. А мне не хочется, чтобы ты чувствовал себя одиноким. Ведь вокруг тебя будут совершенно чужие люди…
— Верно, — согласился он. — А мне это никогда бы не пришло в голову…
— Наконец я на что-то пригодилась…
— Не говори так, Гертруда. Жена у меня замечательная.
— Ты никогда мне не говорил этого.
— Но я был с тобой очень счастлив.
— Всегда?
— Да, — сказал он. — Все пять долгих лет.
Она внимательно посмотрела на него.
— Странно, — сказала она в раздумье. — Очень странно…
— Что?
— Что мы говорим про нас с тобой только теперь.
Он недовольно пожал плечами.
— Не знаю, зачем мы сейчас заговорили об этом, — сказал он вдруг раздраженным тоном. — Наверное, потому, что я немного побаиваюсь…
Она утвердительно кивнула головой и мягко сказала:
— Не думай пока ни о чем таком. Ты еще дома…
— Да, — согласился он. — Ты права. Для всяких таких мыслей у меня еще будет достаточно времени…
Гертруда застегнула ремни портфеля и ушла приготовить обещанную ванну. Вильям пошел за нею. Теперь он не отходил от нее ни на шаг, и ему было безразлично, что они не разговаривают, он понял: в эти последние часы, которые отделяют их от разлуки, они не в состоянии сказать друг другу ничего такого, что, может быть, хотели сказать. Сейчас по-настоящему было важно только присутствие ее молодого, чудесного и упругого тела, глаз, спокойных и холодных, каштановых волос, коротко подстриженных и пушистых, придающих ее лицу выражение решительности и полуиронической уверенности в себе. Он смотрел на нее, старательно хлопочущую в ванной, и его охватывало сожаление и невеселое чувство, что он посторонний в этом доме. За несколько часов до разлуки, обещающей стать первой длительной разлукой в их совместной жизни, ему вдруг открылось, что до сих пор он абсолютно ошибочно оценивал ее характер и поведение. Гертруда, всегда скрытная и замкнутая, представлялась ему безвольным и беспомощным существом, неспособным к самостоятельным решениям. Только теперь — в краткую и непривычную для него минуту озарения — он понял, как заблуждался. «Вот одна из тех женщин, которые кажутся жертвами, — подумал он, — а на самом деле потихоньку управляют жизнью окружающих». Это открытие причинило ему некоторое огорчение. Он почувствовал себя даже обманутым. Однако ему тотчас же пришло в голову: может быть, он был счастлив с нею именно потому, что эти пять лет она так ловко обманывала его, что он ничего не заметил, и без особого для себя вреда?
Она оставила его в ванной среди шума льющейся из кранов воды, пообещав, что скоро вернется. Когда он уже совсем разделся, она появилась снова. Он заметил, что Гертруда переоделась. Она сняла платье и сейчас появилась перед ним в легком шелковом халате.
— Я принесла тебе простыню…
Он молча кивнул, смущенный ее присутствием и отчасти ее изучающим и оценивающим взглядом, каким она на него смотрела. Он залез в воду, только тогда посмотрел на Гертруду.
— Ты потрешь мне спину? — робко спросил он.
Она не отвечала. А только улыбалась как-то по-особенному, непривычно для него; глядя ему прямо в лицо, она быстрым движением сбросила халат, и тогда он увидел ее во весь рост, обнаженную, хрупкую и стройную, ее тело состояло из одних только округлостей, но при этом было упругим и крепким, совершенная противоположность его телу, и ему страстно захотелось, чтобы она была рядом с ним, близко, вся. Когда она вошла в ванну, очень большую и старомодную, он обнял ее и, стоя на коленях, стал целовать в воде. Она смеялась. Ее забавляла горячечная, почти бессознательная ненасытность, с какой Вильям всякий раз, когда она ему позволяла, набрасывался на нее, страшно благодарный ей за каждую такую минуту, ошалевший и до смешного неловкий в своей робости от боязни обидеть ее и показаться нелепым. Гертруда умела издеваться, ничего не говоря. Чтобы совершенно вывести его потом из равновесия, ей достаточно было дня два посматривать на него особым, в ее манере, взглядом, полным нескрываемой иронии и пренебрежения. Поскольку он обычно огорчался и чувствовал вину из-за своей, впрочем довольно осторожной, ненасытности, он еще больше терял в ее глазах. Гертруда не любила, когда мужчина чувствовал угрызения совести, сделав то, что хотел. Однако на этот раз она взяла инициативу в свои руки, исполненная готовности и преданности. Она ни в чем ему не отказывала, и первый раз в жизни ей хотелось дать ему то наслаждение, какое могла бы давать всегда…
Из ванной они перешли в спальню. Совершенно обнаженная и полная бесстыдства, она позволяла ему получать от ее тела все, что он хотел, и уже не из жалости, не из снисхождения, как бывало до сих пор, но и сама желая того же. Она стремилась хотя бы как-то вознаградить его за страх, вероятно, сейчас терзающий его, и за все то, что ему предстоит пережить уже очень скоро: нужду и голод, холод и дожди, ночи в окопах, смерть, с которой ему придется встретиться лицом к лицу.
Они пришли в себя, лишь когда услышали звонок в дверь, вернувший их к действительности.
— Нам уже пора, Вильям, — тихо сказала Гертруда. — Там ждут.
