Рышард Клысь - «Какаду»
— Сегодня я отступлю от них…
— Что случилось?
— Ничего, — сказал он. — Радуюсь, что я дома. И считаю, что необязательно пить вино только по каким-то особенным поводам.
— Как ты к этому пришел?
— К чему?
— Дня два тому назад тебе бы даже в голову не пришла такая идея — насчет обеда с вином, — сказала Гертруда с иронией. — Ты становишься расточительным…
Вильям рассмеялся — ему показалась забавной ее реплика.
— Что ж, когда-то надо начать, — сказал он весело. — В этом отчасти и твоя заслуга. Тебя, наверное, это устроит?
— Устроит, — согласилась она. — Я люблю вино.
— Рядом с тобой я с каждым годом молодею, — сказал он. — Не заметила, моя дорогая, что я изменился?
— Да, Вильям, заметила, — признала она поспешно, увидев, что он встает со стула. — Раньше тебе никогда такая мысль не пришла бы в голову…
Она повернулась к нему спиной, чтобы не видеть его выцветших голубых глаз, в которых вдруг появилось желание. Ей не хотелось допускать никаких нежностей. Кто его знает, что вдруг ему сейчас взбредет в голову… С комком в горле она принялась лихорадочно выкладывать из буфета посуду и, хотя это было необязательно, протирать каждую тарелку полотенцем, а потом ставить на уже приготовленный поднос. Вильям подошел к ней совсем близко и встал за ее спиной так, что она совершенно явственно чувствовала на затылке его горячее дыхание. Подумала, что надо выйти из кухни под каким-нибудь предлогом, но было уже поздно — Вильям вдруг прижался к ней, полуобнял, а потом, нащупав ее груди, больно стиснул их ладонями.
— Больно, — вскрикнула она. — Вильям, что ты делаешь?
Она замерла на месте, не поворачиваясь, а он все сжимал в ладонях ее округлые молодые груди и через минуту, тяжело дыша, стал вдруг яростно целовать ее в открытый затылок. Она рванулась вперед, стремясь освободиться из его объятий, но не тут-то было.
— Гертруда! — умоляюще прошептал он. — Прошу тебя, повернись!
— Оставь меня в покое. Я занята, ты мне мешаешь…
— Ну пожалуйста, уступи мне, и не злись. Хорошо? Прошу тебя, оставь эти тарелки…
— Нет!
Он раздвинул полы ее подпоясанного шнуром махрового халата и обхватил обеими руками ее плоский живот, горячий, бархатисто-мягкий, а потом почувствовал под своими пальцами округлые и в то же время крепкие обнаженные бедра. Он сжал их грубо и безжалостно.
— С ума сошел? — сказала она зло. — Вильям, перестань. Мне больно!
Он пытался повернуть ее к себе так, чтобы они оказались лицом к лицу. Гертруда сопротивлялась ему, охваченная брезгливостью и отвращением.
— Вильям, ты не сделаешь этого!
— Сделаю. Сделаю это…
— Нет!
— Сделаю, потому что от тебя не дождешься!..
— Но я не хочу! — крикнула она, теряя терпение. — Пойми, я не хочу, и это отвратительно!..
Наконец она оттолкнула его.
— Ты дурак! — проговорила она. — Ты старый смешной дурак!
Тогда он ударил ее.
— Браво, — сказала она. — Этого еще не было. Но я перенесу это куда легче, чем ты думаешь, уверяю тебя…
Она старательно запахнула махровый халат и завязала на талии шнур. Вильям стоял перед нею в остолбенении, не зная, как быть дальше, потому что сам был изумлен случившимся. Лишь немного погодя он остыл настолько, чтобы ответить, и тогда сказал расстроенным голосом:
— Моя дорогая, прости меня. Мне страшно неприятно…
«Теперь я ему скажу, — подумала Гертруда с мстительной радостью. — Пусть наконец в нем поубавится самоуверенности».
Она поглядела на него. Он был все еще очень смущен и не смотрел ей в глаза.
— Не сердишься? — спросил он. — Я вовсе не хотел тебя ударить. Если бы ты не сопротивлялась так резко, этого никогда бы не произошло…
— Через минуту ты обвинишь во всем меня.
— Но ведь я твой муж.
— А я тебе не рабыня.
— Это как тебе угодно. — Голос его взвился. — Но непослушания я не переношу.
— Можешь быть уверен: у тебя уже не будет много поводов жаловаться.
— Надеюсь.
Он взял из буфета бутылку фруктового сока и налил немного в стакан, а потом долил воды из крана. Его уже давно терзала жажда. Пил он, однако, осторожно, маленькими глотками, потому что вода с соком была очень холодной.
— Ты стал себя странно вести, — сказала Гертруда. — Мне бы хотелось если уж не уважать, то по крайней мере понимать тебя.
Он поднял голову, поставил стакан и посмотрел на нее холодными обиженными глазами.
— Не может быть! — сказал он. — Что я слышу!
— Ты был сегодня ужасен.
— Ты, как всегда, преувеличиваешь. В супружестве все может быть. Ты знаешь об этом.
— Ты вел себя ужасно, ты смешон, — повторила с нескрываемой издевкой она. — Даже не понимаешь, как смешон. В твоем возрасте совсем не к лицу вести себя так…
— Что значит «в твоем возрасте»? Ты думаешь, что ты говоришь?
— Забываешь, тебе недавно исполнилось пятьдесят!
— Ну и что? — возмутился он. — Я совсем этого не чувствую.
— Но если тебе пятьдесят, то нужно вести себя достойно, потому что легко стать смешным…
— Что случилось? — спросил он с беспокойством. — Ты никогда не была такой…
Гертруда рассмеялась: «Теперь я ему скажу. Скажу сразу все, пусть знает, что его ждет». Но, подумав об этом, она снова стала серьезной и сосредоточенной. Внимательно смотрела на Хольта, откинув голову чуть назад, не отрывая от него потемневших глаз, изучающих и насмешливых, полных не только возмущения, но и почти дикой ненависти. Вильям глядел на нее с беспокойством, неожиданно растревожившись, в короткую минуту просветления вдруг поняв, как безжалостно и иронично она к нему относится. Он заговорил с нею тихо и почти покорно:
— Что с тобой случилось? Гертруда, ты смотришь на меня с такой ненавистью, как будто во мне причина всех твоих несчастий…
Гертруда улыбнулась, но и в ее улыбке была затаенная враждебность, он тотчас ее уловил и еще больше смешался.
— Тебя это огорчает? — спросила она.
Он неопределенно пожал плечами.
— Я совсем тебя не понимаю. — В голосе его зазвучала неуверенность. — В чем, собственно, дело?
— Теперь уже ни в чем…
— Но ты все еще злишься на меня.
— А какой ты хочешь, чтобы я была, дорогой?
— Такой, как раньше…
— Боже мой, боюсь снова огорчить тебя, но это невозможно…
— Откуда вдруг такая внезапная перемена? Что это все означает?
— Ничего особенного, — ответила она почти мирно. — Только я пришла к выводу, что жизнь, которую мы вели до сих пор, совершенно бессмысленна…
— Ну вот, пожалуйста. Моя хозяйка начинает бунтовать.
— Ты думаешь, я смогу все это вынести?
Он посмотрел на нее с улыбкой, полуснисходительной, полуироничной, ему вдруг показалось, что он открыл причину ее плохого настроения, и то, что минуту назад она смотрела на него с молчаливым и сосредоточенным бешенством, не представлялось теперь ему чем-то ужасным.
Он взял сигарету, закурил.
— В чем ты меня можешь упрекнуть? — спросил он с холодным спокойствием, снова почувствовав себя уверенно. — Ты живешь в достатке, в прекрасных условиях, которым могут позавидовать немало женщин. У тебя есть кусок хлеба и есть что надеть. Ты же не скажешь, что я не забочусь о тебе и не стараюсь, чтобы твоя жизнь была беззаботной…
— О да, любимый, — кротко согласилась она. — Это правда. Ты всегда заботился о том, чтобы дома было всего в достатке. Вот только забывал об одной мелочи. Обо мне. Сейчас, сейчас, погоди. Прошу тебя, дай мне договорить, не прерывай. Ты никогда не считался ни со мной, ни с моими желаниями. За пять лет нашей совместной жизни вдоволь я натерпелась унижений. Ты не пощадил меня ни в чем. И никогда я не чувствовала себя здесь как у себя дома. Потому что это был твой дом. А я жила в нем на правах или почетного узника, или, если хочешь, как одна из тех вещей, которыми забиты здесь комнаты. Кривишься? Тебе не нравится то, что я говорю? Верю. Наверное, не очень приятно слушать такие слова. Тем более что я никогда не жаловалась, а ты ни разу не соизволил даже спросить, как я себя тут чувствую и что думаю о нашей жизни. Так мы провели друг с другом, или, по правде говоря, друг подле друга, пять лет. Боже мой! Ты говоришь, что я живу в достатке? Конечно, мой дорогой, конечно. Не делай удивленного лица. Я не собираюсь утверждать, что в доме не хватало хлеба, хотя сейчас тяжелые времена и многие люди в нашей стране голодают. А впрочем, будь это так, у меня не было бы к тебе претензий. Я понимаю, идет война. Но никогда не прощу тебе, что, имея полный подвал съестных припасов, ты ежедневно выделял мне их, пересчитывал банки консервов, будто боялся, что я могу взять что-нибудь без твоего ведома или даже съесть одна, втихомолку. Скажи, разве это не отвратительно? Нет? Ты не согласен со мной? Да, да, знаю, что ты скажешь. Но я еще не кончила. Ведь это всего одна из многих вещей, которые меня унижали. Ты лишил меня свободы действий, и я ничего не могла решать без тебя… Ты отобрал у меня даже такое маленькое удовольствие, какое находят женщины в покупке тряпок. Невероятно, но, несмотря на полный шкаф платьев, туфель и шляп, у меня нет ничего, что бы я действительно любила, потому что ты все это покупал сам. Я не отрицаю, это стоило тебе немалых денег. Но ты тратил их, чтобы удовлетворить свое тщеславие. Жена Вильяма Хольта должна быть одета хорошо. Именно так! Не делай глупой физиономии. Ты покупал мне шубу за две тысячи марок жестом богача, который не считает денег, а на другой день устраивал мне адский скандал из-за нитяных перчаток, купленных за пятнадцать пфеннигов. И так было каждый раз, пока я не положила этому конец, перестав покупать вообще что-либо.
