Михаил Найман - Плохо быть мной
— В точку, — ответил ему мой сосед. — Последнее.
— Что, актриса? — парень обхватил голову руками, будто его худшие опасения подтвердились. — Ты прав, Квентин, последняя стадия. — Он смерил меня безжалостным профессиональным взглядом. — Долго ему не протянуть. Помнишь, как Грязный Джерри девять месяцев кряду был влюблен в Халли Бери? Он ведь тогда чуть не помер! А когда наконец стал слезать с крэка, то говорил всем, что сколько длилась их связь, Халли ему изменяла, плохо с ним обращалась, а под конец даже обесчестила.
— Не думаю, что это крэк, — критически поглядел на меня Квентин. — Скорее всего, кристалл-мет или ангельская пыль — слишком уж депрессивную историю он мне рассказал. Такая мутная история, что мы явно имеем дело с самой грязной наркотой. Точно, долго не протянуть бедняге.
Они пошли. В последний момент Квентин повернулся ко мне с таким выражением, будто я наговорил ему кучу неприятных вещей, в его взгляде сквозила откровенная насмешка.
— «Первый день, — передразнил он, — Нью-Йорк»…
Я остался один. В руке я держал адрес на Пятой авеню. Подумал: обязательно ему напишу, поздравлю с Рождеством.
* * *Неподалеку два дворника в униформе собирали листья. Я встал, подошел к ним и начал смотреть, как они работают.
— Как же мне нравится ваша работа, ребята! — сказал нараспев после паузы.
Они не ответили. Просто продолжали собирать листья. Они и сами были похожи на бездомных.
— Ох, как же мне нравится ваша работа! — повысил я голос. — Я бы мечтал о такой работе. Собирать листья, быть близко к природе! — Я не был уверен, услышали они меня или нет, и потому почти кричал. Я изобразил губами звук поцелуя.
Какое-то время стоял, наблюдал и всем видом показывал, как сильно мне по душе то, что они делают. Крутил головой, иногда радостно присвистывал. Дворники не обращали на меня никакого внимания.
— Было бы здорово, — сказал я, — приехать в Нью-Йорк и в первый же день начать работать дворником. Убирать листья, траву, быть на природе, — повторил я. — Вот бы мне бы какую работу бы работать! — сочинил я собственное сослагательное наклонение.
Они продолжали свое дело, будто меня вовсе не было. Может, и вправду меня не заметили.
— Вы не знаете, где я могу найти такую работу? — сделал я последнюю попытку, потому что в тот момент уже собрался уходить.
Один из них поднял голову, лишь на секунду.
— Иди на Девятнадцатую улицу, — он назвал адрес. — Попробуй. Только не факт, что получится. — По-моему, он произнес это удрученно. И снова принялся за работу.
Огромный зал центра по распределению рабочих мест больше напоминает тюремный холл. До меня доносится чей-то визг. Потом появляются двое мужчин в униформе, они держат за локти женщину. Женщина извивается.
— Суки! — кричит она. — Зачем обязательно нужно было разбивать сердце? Могли бы просто не дать мне работу, зачем было разбивать и сердце тоже? — Она пытается порвать лямку у себя на майке. Эхо ее крика разносится на все здание.
Встаю в очередь. Передо мной миловидная женщина. Читает книгу. Мне очень понравилась. Показалась молодой. То есть молодой не была, но держалась как молодая. В ней была свежесть и неиспорченность, какая бывает только у юных созданий. Я нагнулся вперед посмотреть, что она читает: томик Тургенева на английском.
— Классно пишет, — ободряюще подмигнул я.
Она отпрянула и в испуге вытаращила на меня глаза. Они у нее были огромные и небесно-голубые. И я подумал, что милые.
— Про Тургенева, — обратился я к ней, — говорят, что он устарел и что сейчас нельзя так писать. А мне нравится.
Она все смотрела на меня, и я никак не мог понять, что кроется в ее взгляде.
— «Ася», «Первая любовь», «Вешние воды» показали мне, как надо любить, — сказал я женщине. — Помню, в первый раз, когда читал «Вешние воды», так завелся, что пошел на следующий день с книжкой в школу. Сижу на первом уроке, держу книжку под партой, читаю, а учитель истории увидел, схватил меня за шиворот и как начал трясти — вот так…
Она все смотрела на меня во все глаза.
— Извините, — сказала наконец. — Я просто не ожидала, что молодого современного человека может интересовать литература. Тем более классическая русская. Я не думала, что это интересует еще кого-нибудь в этой стране, кроме меня. Извините, я просто поражена. Тем более у вас такой вид…
— Какой?
— Не знаю. Сережки. Длинные волосы…
— Да что вы! Все эти рассказы научили меня, как надо любить! — чуть ли не вскричал я. — То есть я еще не любил никого так, как написано в этих историях, но я жду кого-нибудь, кого мог бы так полюбить. У меня были девушки, с которыми я знакомился в клубах в Англии, и я пробовал полюбить их так, как у него написано, только они меня всегда поднимали на смех, и вообще получалось полное безобразие и гнусность… Когда учитель начал трясти меня, то я тоже стал на него орать: «Да как вы смеете! Вы унижаете мое достоинство и достоинство всего класса!» Он меня выгнал, я пошел в пустой физкультурный зал, разлегся на матах, вздыхаю блаженно, страницу перелистываю — сейчас, думаю, опять окунусь в тот мир, а там полстранички — и следующий рассказ начинается. Вот такая подстава…
— Потрясающе! — она все трясла головой и глядела на меня, выкатив глаза, как будто не могла поверить в то, что происходит. Какое-то время мы просто смотрели друг на друга.
— А вы? — нарушил я первый тишину. — Тоже, значит, читаете?
— У меня русские корни. Мои соседки — они милые женщины, но чтобы сесть и почитать, они даже мысли такой не рассматривают. Мои прадедушка и прабабушка еще молодыми эмигрировали из России. Родители не говорят по-русски. Абсолютно американская семья. Помню, зашла днем соседка, а я сижу в гостиной и читаю Орвелла. Она говорит: «Мелисса, чем же ты занимаешься, скажи мне?». Вроде как этого надо стесняться. Наверное, поэтому у меня в районе репутация немножко того. Соседи меня любят, но я для них «странная».
Я стоял, пожирал ее глазами и раздумывал над тем, кем бы я хотел, чтобы она мне была, женой или мамой. Скорее всего, второе.
— Это мой первый день в Нью-Йорке, — сообщил я ей наконец.
— А мне!.. — перебила она и даже прикрыла себе рот рукой. — Ох, мне ведь надо поменять почти все, что было до этого в моей жизни.
— До этого?
— До того, как умер Майкл.
— Майкл?
— Мой муж. Сколько я с ним жила — ничего не делала. Только читала и иногда ходила с ним в кино. Он нас с дочкой полностью содержал. Это было единственное условие нашей совместной жизни, которое Майкл нам с дочкой поставил, — чтобы мы ничего не делали.
Я вдруг увидел, какая она красавица и полностью заслуживает того, чтобы ничего не делать, и как мило и гармонично у нее это получалось. Скорее всего, она была создана для этого.
— А потом он умер, — чуть ли не весело заключила она. — Денег совсем нет. Мы сейчас с дочкой на грани краха. Когда я это вижу, я говорю себе: Мелисса, ты же должна делать все, чтобы вам обеим не оказаться на дне, а ты ведешь себя так, как будто у тебя в распоряжении беззаботная жизнь. Мне даже перед Майклом становится стыдно. Вроде бы должна горевать, а веду себя совершенно как раньше.
Я, когда это услышал, страшно разволновался. Мне очень хотелось правильно поддержать разговор, но я совсем не знал как.
— А давно он умер? — Я еще не произнес «умер», когда почувствовал, что мне стыдно. Я почувствовал, как это легковесно, светски звучит и никак не соответствует случившемуся, и испытал стыд перед этой женщиной.
— Месяц назад, двадцать третьего числа, — улыбнулась она мне так, как будто ничего такого я не сказал и как будто это нисколько ее не задело и не обидело.
— Нет денег? — неубедительно промямлил я, после чего мне сделалось совсем уж тошно.
— Я бы хотела быть медсестрой. Я когда-то кончила колледж. Только, я думаю, все, кто тут стоит, тоже хотят быть медсестрами, — приветливо окинула она взглядом очередь. — Так что вряд ли получится.
Она была в каком-то приподнятом, я бы даже сказал, просветленном настроении, и из-за этого я чувствовал себя недостойным просто присутствовать при нашем разговоре. Сердце сжималось — до того хотелось помочь ей, но я не мог и не знал, что ей сказать.
— Надо, чтобы дали работу не меньше чем на две с половиной тысячи в месяц, — плутовато прищурилась она на меня. — Джастин точно ничего не будет делать.
— Джастин?
— Моя дочь.
— Какая дочь? Ах да, вы сказали. Но я тогда, как бы выразиться, не усвоил. Так у вас есть дочка? Сколько ей?
— Джастин? Восемнадцать.
— Врете! — это в самом деле не могло быть правдой.
Глядя на нее, невозможно было представить, что она мать. Она выглядела такой непосредственной и такой хрупкой, как будто была действительно создана только для того, чтобы Майкл все за нее делал. Я представил, как она сидит у себя в гостиной на диване, читает Орвелла и ждет, когда Майкл вернется с работы.
