Михаил Найман - Плохо быть мной
— Слишком хороший день, чтобы тут сидеть, — обратилась она ко мне. — Здесь уж совсем тоска. Даже дома, когда весь день орут дети и мать на тебя кричит, и то лучше.
— Сколько у тебя детей? — спросил я.
— Двое. Так что работать могу только в ночь. Я не против. Ночью хорошо. Ночью драгоценности светятся ярче.
Честно сказать, я не ожидал, что разговор так обернется.
— Я думал, ночью вообще ничего не видно.
— А одиночество? Разве не драгоценность? И люди другие, чем днем.
— К одиночеству пять последних лет приучаюсь. — Это я попробовал соответствовать теме. — Научился разве что отличать фальшь от вранья. Жаль, что столько энергии уходит, чтобы выжить днем. Впустую.
— А что делать? — пожала она плечами. — Ты же не собираешься бросить жить?
Эта сможет меня защитить. Я смотрел на нее сбоку и думал, кем бы я хотел, чтобы она мне была — женой или сестрой. На этот раз сестрой.
— Подождешь меня? — спросил — и пошел через залу.
Я подходил к столу и по тому, как смотрел сидящий за ним, понял, что и тут у меня не выгорит. Толстый усатый человек в очках. Перешел рубеж усталости, так что можно ее и не заметить. Хмуро смотрит вокруг, неприветливо. А как еще смотреть? Задал полагающиеся вопросы. Очень сурово.
— Что же ты сюда пришел, если у тебя диплом? — тоном грубым, враждебным.
— Я простой работы не гнушаюсь. — Нужно же было что-то ответить.
— Хочешь быть работягой? — Всем своим видом показывал, какой я зеленый.
— Работягой нет. А тяжелой работой заниматься не прочь.
— Что-то я не вполне тебя понимаю, парень, — посмотрел поверх очков. Видать, не в настроении был философствовать и разговаривать на отвлеченные темы.
Я на него уставился и выговорил:
— В Англии я вылетел из университета. Перед тем как приземлиться здесь, мечтал начать в Америке новую жизнь. Теперь появилась надежда, что действительно получится ее начать.
В уголках его маленьких глаз появилось по морщинке.
— Хочешь работу? Я дам тебе работу. Ты ведь недавно в Нью-Йорке?
— Первый день.
— Мой сын говорит примерно то же самое. Только он так рассуждает об искусстве. Говорит, что современное искусство — это просто коммерция. Вы с ним похожи.
Чем мы похожи, я не взял в толк, но спорить не стал.
— На, возьми, — протянул он бумагу. — Направление на работу. Печать и подпись. Если сегодня успеешь с ними поговорить, завтра можешь выходить. Тридцать Четвертая улица.
Он подумал, взял у меня листок и добавил еще несколько слов. Глядя через его плечо, мне удалось различить «рекомендую» и «высококвалифицированный». И вернул бумагу.
Я вышел, оглядел залу в поисках негритянки. Ее не было. Я не удивился. Пока разговаривал, уже знал, что так и будет. Или очкастый, или она.
Я встал на ступеньках социальной помощи покурить. Весь день поднимался в гору, теперь наблюдал открывшийся сверху вид. Из дверей вышел следующий курильщик. Сперва я не сообразил, но через секунду узнал мужика, давшего мне работу. Курил он нервно, выглядел менее внушительно. Доброжелательно кивнул.
— Тебя как дома зовут?
— Миша.
Начал неуверенно:
— Ты и мой сын. Вы и внешне похожи. Закончил колледж с отличием. Художник-архитектор. Меня учителя благодарили. Спасибо, что вырастили нам такого талантливого. Он у меня талантливый, это так, — вздохнул мой работодатель.
Почему то, что сын невероятно талантливый, вызывало такую меланхолию, до меня не доходило. Попытался что-то приличествующее сказать — он даже вида не сделал, что слушает. Произнес рассеянно:
— Хотел с тобой поговорить… — Но он говорил не со мной. — Хотел с тобой поговорить, Миша. У вас мозги сходные — может, я тебя пойму? У него была девушка. Разошлись. И с ним что-то случилось… — Он надолго замолчал. Потом поднял на меня подслеповатые глаза. — Я грешу на колдовство. Думаю, она пошла к колдунье, и та навела на него порчу. Очень я рассматриваю такой вариант…
— Я в такие вещи не верю, — охотно перебил я. — Во всю эту энергетику и тому подобные вещи. Я в Бога верю.
— С ним что-то случилось, — сказал он опять самому себе. — Ничего не хочет.
— Депрессия?
— Ты бы с ним поговорил, Миша.
— А как он вообще к рыжим? — деловито спросил я.
— Не понял тебя.
— Ну, торчит он на курчавых с мелко вьющимися рыжими волосами? Похожего цвета, как опавшие листья в Томпкинс Сквер Парк?
Он махнул рукой и пошел. Даже не стал спрашивать, что я имел в виду.
Я нашел телефонный аппарат и набрал номер Мелиссы. К телефону подошла Джастин. У нее был тихий неуверенный голос. Наверно, сумрачная квартира, и он из ее глубины раздается. Встревоженный.
Я объяснил: мама, Мелисса, дала мне их телефон. У меня есть предложение к ней, к Джастин. Не хочет ли она, чтобы к ней бесплатно ходил учитель рисования? Высокого класса. Художник и архитектор. Диплом с отличием.
— Простите, это кто? Мэлвин, ты?
Никак не могла понять, о чем я. На все отвечала не сразу и с подозрением. Наконец невыразительно согласилась. Сказала «да», но вроде как и не сказала. Так и не вылезла из сумрачного бункера, пока мы вели разговор. На прощание попросил передать привет маме, Мелиссе, обязательно.
В направлении на работу стояло «Тридцать Четвертая улица, Манхэттен, Нью-Йорк». Ну что — место, уверен, известное, наверняка историческое. Какое еще может быть, если в адресе черным по белому: Нью! Йорк?!
Дом двухэтажный, с железной дверью. Ясное дело, запертой. Матовые окна. В общем, затемненные. Здание заброшенное — во всяком случае, пустует уже давно. Что дверь не заколочена, так наверняка по недосмотру. Я перед ней потоптался, поднял камешек с земли и пустил в окно, несильно. Он чиркнул по стеклу и вернулся к моим ногам. Я еще походил туда-обратно, пустил тем же камешком, но уже в другое окно. Посильнее, от души. Уже для своего удовольствия. Я заворачивал за угол, когда оно открылось, и наружу высунулась всклокоченная очкастая голова. Злая.
— Ты кинул? Я тебе сейчас башку проломлю!
— Нет, не я. Я не кидал… — прибавил: — сэр. Просто хотел узнать, когда завтра приходить на работу.
— В пять тридцать утра. Тебя как зовут?
— Миша.
— Пять тридцать утра, Миша.
Он захлопнул окно.
Я получил работу. По бухгалтерскому счету, может, и третий — но это правда был мой первый день в Нью-Йорке.
* * *Я встал в четыре тридцать. В метро тут же заснул. Приснилась женщина с розой в волосах и с грязным пятном на юбке. Ничего не делала, просто сидела и пристально смотрела на меня. На самом деле она продавала меня в рабство редактору порножурнала. Во сне бывает — человек ничего не делает, а при этом ты знаешь, что он совершает ужасный поступок. Например, продает тебя в рабство или соблазняет твою девушку. Чуть было не вскочил с криком «Не смей! Подам на тебя в суд!». Вагон был пуст.
Я сидел, хлопал глазами и недоумевал, почему так неспокойно на душе. Потом подумал, что женщину, которая мне приснилась, я хорошо знаю. То есть — возможно. Сидел и ломал голову. Прихожанка из церкви в Москве, куда я ходил в детстве? Возможно.
И дальше то же беспокойство на душе, сна ни в одном глазу. Когда вышел, удивился, что на улице еще темно и на небе полно звезд, — настолько у меня было утреннее настроение. Вышел на Четвертой и пошел через Вашингтон Сквер Парк. Не знаю, зачем сделал это, — мне предстояло топать тридцать улиц.
Нью-Йорк никогда не спит, это правда. Но есть моменты, когда он кажется пустым. Это когда люди перестают воздействовать друг на друга. Как протоны и электроны, которые теряют свою энергию и отпускают друг друга гулять по пространству. В такие моменты люди сами как пустые. Вон та фигура, — точно, я несколько мгновений видел сквозь нее деревья парка. Она остановилась и ждала моего приближения. Без угрозы, без дружелюбия, одна медитативная отрешенность.
— Что, тоже еще не ложился? — спросил меня негр с глазами, в которых зрачки гуляли, как разряженные электроны в пространстве.
— Не знаю, можно ли три часа назвать сном.
— Три часа? Назвать сном? — он почесал в затылке немного растерянно. — Не могу сказать с уверенностью. Наверно, можно, если видишь сны. Ты видишь сны?
— Сегодня в поезде видел во сне женщину с пятном на юбке.
— Это не сон. Жалкая пародия. Хотя не мне судить. Я не спал уже… Всю ночь гулял, — перебил он сам себя. — Единственное время, когда можно нормально принять ЛСД в Нью-Йорке, — это ночью. Поэтому я, в общем, и не сплю.
— Днем тоже?
— Днем разве заснешь? Днем надо нести наказание за ночь. Просто за то, что она существует. Независимо от того, делал ли ночью что-нибудь или нет.
