Вся синева неба - да Коста Мелисса
Он теряет терпение. Она не в состоянии собраться с мыслями, чтобы успокоить его, найти какие-нибудь умиротворяющие слова. Она только говорит тихо:
— Идем. Идем в тепло. Я тебе все объясню.
Но он не двигается с места. Он не намерен уходить со стройки.
— Объясни мне сейчас.
— Ладно… Мы… Мы поехали в Перьяк-де-Мер… Потом в Баж… Ты не помнишь? Там был Себастьян, рыбак… И его собака Лаки.
Она не смеет посмотреть ему в глаза, боится отчаяния в его взгляде.
— После этого мы поехали к морю. В Грюиссан.
Она упорно смотрит на его ноги, на его теплые сапоги среди обломков, и продолжает очень быстро:
— Я заболела. У меня был жар. Ты привез меня сюда, чтобы побыть в тепле.
Она решается взглянуть на него, но он поворачивается к ней спиной. Идет к противоположной стене, как будто это может помочь ему все переварить.
Внезапно Эмиль останавливается и круто разворачивается. Качает головой. Впервые он ведет себя так. Обычно в таких случаях он в полной панике. Отчаяние написано на его лице. Но на этот раз — нет. Он явно убежден, что он прав, а она лжет. Он почти агрессивен.
— Маржори всегда говорила, что ты неуравновешенна!
Глаза Жоанны округляются. Она уже ничего не понимает.
— Прости?
— Она считала тебя наглой и безответственной.
Жоанна не способна ничего ответить. Впервые он до такой степени поверг ее в растерянность.
— Она была права. Смотри, куда ты меня привезла! В какую глушь! Это всё твои планы. Только твои. Твои желания всегда на первом месте!
Она незаметно отступает на шаг. Ей хочется убежать. Хочется быть от него подальше, и как можно скорее.
— Вот-вот! — злобно выплевывает он. — Смывайся! Только это ты и умеешь, да?
Она делает еще шаг назад. Теперь она его боится. В горле набухает ком, мешает дышать.
— Но мне плевать, что ты удираешь, Лора. Все кончено! Я тебя больше не люблю! Меня больше не колышет твое мнение!
Она не узнаёт это лицо, она его никогда не знала. Это не тот Эмиль, которого она встретила пять месяцев назад.
— ПРОВАЛИВАЙ!
Агрессивный голос отдается эхом от стен стройки. Жоанна не заставляет себя просить.
Ком никуда не делся, когда она просыпается на следующее утро. Это ком, закупоривший горло. У нее уходит несколько секунд, чтобы вспомнить вчерашний эпизод и понять, почему ей так тошно. Открыв глаза, она понимает, что Эмиль здесь не ночевал. Одеяло с его стороны без единой складочки. На подушке никаких следов головы. Но особенно смущает, что пальто и шарф Эмиля исчезли с крючка за дверью. Сердце подкатывает к горлу. Господи, почему она не спрятала ключи от кемпинг-кара? Она встает, движения ее неуверенны. Пол ледяной. Все вокруг качается. Она с трудом сдерживает позыв к тошноте. У нее в голове не укладывается, что это случилось, что она провалила свою миссию… Самым жалким образом. Она обещала не дать ему вернуться домой. Но вчера предпочла убежать и свернуться клубочком в кровати с бешено колотящимся сердцем, чутко прислушиваясь к шагам в пристройке. Она должна была настаивать, попытаться его вразумить. Но даже не пробовала и вздохнула с таким облегчением, покинув стройку. По правде сказать, ей стыдно себе в этом признаться, но она пожелала, чтобы он уехал, чтобы исчез. Ей не понравился тот Эмиль, которого она увидела перед собой вчера вечером. Он напугал ее. Он был в ярости. Он выкрикивал ей в лицо вещи, адресованные не ей… Адресованные, без сомнения, другой.
Она цепляется за ручку двери, пытается открыть ее, не потеряв равновесия. И сталкивается нос к носу с Альбеном, который готовился постучать.
— А! Ты здесь.
Он, кажется, не очень понимает, что происходит, почему она здесь, такая белая, закутанная в плед, еще в пижаме.
— Ипполит думал, что ты повезла Эмиля к врачу.
— Что?
Альбен всматривается в нее с тревогой. Какая же она, должно быть, бледная!
— Он ведь упал вчера… на стройке.
Он ловит каждый нюанс выражения ее лица. Она качает головой.
— Он не падал.
Но Альбен перебивает ее:
— Кемпинг-кара нет на месте. Ипполит думал, что вы куда-то поехали.
Она снова качает головой, не в состоянии ответить.
— Ты знаешь, где он?
— Нет.
Он уехал. Он не узнал ее вчера. Совсем. Он был убежден, что она гадкая лгунья. Он не мог сориентироваться во времени. Помнил Эус и Миртиль, но забыл Баж и Грюиссан. Надо было показать ему его дневник… Заставить прочитать отрывки. Вместо этого она убежала и спряталась под одеялом… А он уехал к своей семье. Он снова окажется в центре клинических испытаний. Она не справилась.
— Может быть, он поехал что-то купить, — предполагает Альбен, который старается быть предупредительным, видя ее такой бледной, потом машет рукой в сторону кухоньки. — Я оставил тебе кофе. Я иду на стройку. Присоединяйся, когда будешь готова. Думаю, он вернется до полудня. Не переживай.
Жоанна не знает, что ей теперь делать. Она сбита с толку и совершенно потеряна здесь, в этой усадьбе, без Эмиля. Чувство вины, которое она испытала, проснувшись утром, при мысли, что отпустила его, превращается мало-помалу в отчаяние и гнев. Как он мог это сделать? Как мог бросить ее одну здесь, среди гор? Внутренний голос отвечает ей: Но ты же никто. Он тебя даже не узнаёт. И она пытается заглушить все это, убеждает себя, что Альбен прав, что он просто поехал что-то купить, что он вернется. Она идет на стройку, потому что больше ей некуда себя девать.
— Что мы делаем сегодня?
— Начнем ставить окна.
Альбен снова рассказывает ей о своем плотницком опыте. Без этого он не смог бы поставить окна Ипполиту. Но Жоанна, закутав лицо шарфом, пытается унестись далеко, в другое время, в другой дом, в ту пору, когда она еще была более легкомысленной и невинной. Она не хочет думать о бегстве Эмиля. Лучше вернуться в Сен-Сюльяк, в свой каменный домишко.
Где-то в дальних воспоминаниях Жоанны Леон с нетерпением скребется в дверь ванной.
— У тебя там все в порядке? Жо?
Она стоит в ванне и смотрит на струйку крови у своих ног.
— Да…
— Жо?
— Да, все в порядке. Почему ты еще здесь? Разве ты не должен идти на ужин к родителям?
Она пускает тонкую струйку из душа, чтобы смыть эту кровь. Молча глотает свое разочарование. Месячные. Это значит, что ребенок еще не в пути.
— Да, я как раз собираюсь. Просто хотел поцеловать тебя перед уходом.
— Хорошо…
Она выключает душ и берет полотенце.
— Я иду. Вытираюсь.
Она кутается в полотенце, дрожа от холода. За окном уже темная ночь. И то сказать, ноябрь. Она не заметила, как прошло лето. Август подошел к концу одновременно с работами. Веранда наконец готова. Они вместе обставляли ее и украшали. Потом начались занятия в школе. Леон снова заговорил о ребенке. На самом деле они оба об этом думали. Из-за веранды, которая была готова. В их сознании это была вовсе не веранда. С тех пор как Леон впервые заговорил о ребенке, эта веранда стала детской.
— Ты скоро?
— Иду!
Она быстро вытирает ноги, натягивает пижаму и, открыв дверь ванной, видит за ней встревоженного Леона.
— Все хорошо?
— Да. Я же тебе сказала.
— У тебя странное лицо.
— Вовсе нет. Я замерзла до смерти, вот и все.
Леон закрывает за собой дверь, а она поворачивается к зеркалу, продолжая вытираться.
— Жозеф затопил камин. Через четверть часа здесь будет лучше.
Он продолжает странно на нее смотреть, но она не обращает внимания. Энергичными движениями вытирает волосы. Она не скажет ему, что пришли месячные. Не сейчас. Разочарование еще слишком сильно. Она знает, что это глупо. Всего пару месяцев они пытаются…
— Ты поцелуешь меня? Мне пора.
Она перестает вытирать волосы и поворачивается к нему, чтобы поцеловать.
— Я недолго.
На нее накатывает горькое чувство каждый раз, когда он уходит от нее на ужин к родителям. Кажется, будто он признает их правоту, оставляя ее в стороне. Она так и осталась маленьким пащенком. Шлюхиной дочерью. А между тем с ней он хочет завести ребенка. Она гонит эти мысли из головы. Ей ненавистно так думать. Особенно о Леоне.