Вся синева неба - да Коста Мелисса

— Вы на нем говорите?

— Конечно. Мой дед выучил меня ему, когда я был еще пацаном.

Теперь все вокруг стола, изрядно пьяные, засунув два пальца в рот, пытаются свистеть. С каждым стаканом они все менее верно воспроизводят высвистанные Ипполитом ноты, с каждой попыткой все хуже, но старый пастух не отчаивается.

— Надо освоить окситанский, чтобы выучиться языку свиста.

Он заставляет их повторять «порори вороча», что значит «позови врача», потом высвистывает это двумя пальцами. Последующая какофония переходит во всеобщий хохот, и Ванс заявляет, всхлипывая от смеха:

— А еще говорят, что немецкий язык трудный! Ну и ну!

23

Наутро голова у Эмиля тяжелая и болит. Во рту пересохло. Они действительно злоупотребили вином. Даже Жоанна. Ванс простился с ними ночью, уходя спать, автобус у него рано утром от церкви Ааса.

Эмиль поворачивается, морщась. От дневного света усиливается боль в висках.

— Жоанна?

Он привстает в постели. Ее нет рядом. Он видит ее силуэт на подоконнике. Она прижимает к уху телефон, и его сердце подпрыгивает в груди. Первая его мысль: «Леон!» Он так и не признался ей, что говорил с ним… Жоанна оборачивается к нему. Она бледна и слегка дрожит.

— Что случилось?

Она встает так медленно, что даже тревожно. Подходит к кровати и протягивает ему телефон.

— Что это?

Его сердце бьется очень часто. Ему трудно дышать. Он чувствует, что что-то не так, но не в состоянии собраться с мыслями. Он думает о Леоне. Но почему Жоанна протягивает ему телефон?

— Это голосовое сообщение, — говорит она странно хриплым голосом.

Он не понимает. Берет телефон и прижимает его к уху, а Жоанна медленно возвращается и садится на подоконник. В трубке звучит механический голос:

— Сообщение получено в восемь часов тринадцать минут утра.

Щелчок, какой-то сдавленный звук, потом женский голос:

— Доброе утро, Жоанна, доброе утро, Эмиль. Это Анни. Я…

Снова сдавленный звук, который Эмилю не удается распознать.

— Я звоню, чтобы сообщить вам, что мама ушла… Вчера вечером. Она улетела на небо. Она не мучилась… Она… Она ушла во сне.

Сердце совершает головокружительный кульбит. Оно падает в груди, все ниже, ниже, падает на пол, пробивает паркет. Эмиль медленно поднимает голову с ощущением, что она весит тонны. Лицо Жоанны на подоконнике залито слезами. Им не надо ничего говорить. Они знают, что у них общая боль.

Он колотит, колотит и колотит долотом по камню. Руки растрескались от холода. Он к тому же поранился в нескольких местах. Весь в порезах. Но он ничего не чувствует.

— Эмиль…

Голос Жоанны звучит за его спиной. Он не слышал, как она подошла, не слышал ее шагов по строительному мусору.

— Уже поздняя ночь. Ты бы шел домой.

Он пожимает плечами.

— Я сейчас. Закончу этот проем.

— Минус восемь градусов.

— Мне осталось меньше часа. Иди в тепло. Я скоро.

Жоанна колеблется. Она стоит, опустив руки. Вязаная шапочка и огромный шарф скрывают почти все ее лицо. Она приходит за ним в третий раз. Они с Альбеном покинули стройку уже пять часов назад. Эмиль заявил: «Я кое-что закончу и приду». Она отлично поняла, что ему нужно колотить, чтобы избыть горе, разбивать камни один за другим, дробить их. Это приносит ему какое-никакое облегчение. Но поняла она и то, что он может остаться здесь на всю ночь. Она медлит. Хочет что-то сказать. Сама не знает что…

— Ну-ка подвинься.

Эмиль вздрагивает, услышав ее голос. Он думал, что она ушла. Но нет, судя по всему, она еще здесь.

— Что? — спрашивает он и, обернувшись, видит, как она поднимает валяющееся среди обломков долото.

— Что ты…

— Подвинься, — повторяет она.

У нее такой же решительный вид, как в ту ночь, когда она сказала ему: «Иди ко мне, сейчас». Он медленно повинуется. Подвигается, и она встает рядом с ним перед отверстием, которое он пробивает.

— Я помогу тебе, — говорит она.

Они принимаются стучать вдвоем. Клац. Клац. Клац. Камни падают один за другим. Они стучат еще и еще. Стучат не останавливаясь. И их удары перекликаются допоздна в тишине ночи.

Густая толпа перед церковью Сен-Венсан. Здесь Жан, старый пастух, и с ним другие старики. Издалека видно Анни под черной вуалью, с ней ее муж, ее дети и внуки. Эмиль и Жоанна здесь, в гуще толпы. Они взялись за руки. Они чувствуют себя одинокими и потерянными в этом незнакомом людском море. Молча смотрят, как длинная процессия входит в церковь. Они узнают друзей Анни, с которыми общались несколько месяцев в Эусе. Скупо приветствуют их кивком. Улочки вокруг покрыты снегом. Эус красив зимой. Может быть, даже красивее, чем летом. Начинает звонить церковный колокол. Один удар. Второй. Третий. Шепоток пробегает по толпе. Движение к церкви ускоряется, и Эмиль тянет Жоанну за руку.

— Идем, — тихонько говорит он ей.

Внутри ледяная стужа. Они заняли места на последних скамейках, в глубине церкви, у дубовых дверей, и их обдувают холодные сквозняки. Они держатся за руки на протяжении всей мессы.

Жизнь Миртиль рассказывают ее четыре дочери и один из зятьев. Много говорят об Эжене, о любви, которую они сумели друг другу дать, о радостной встрече, ожидающей их на небесах. Говорят о том, как счастлива была Миртиль стать бабушкой, потом прабабушкой, говорят о ее силе воли. Церемония простая и трогательная. За гробом следует огромная безмолвная процессия.

На ступеньках церкви Анни подходит к ним. У нее скомканный платок в руке и мокрые глаза, но она тепло улыбается им, обнимая.

— Миртиль была бы счастлива знать, что вы здесь.

Они молча кивают.

— Ей не терпелось увидеться с вами на Рождество. Она зачеркивала дни в своем календаре. Она уже приготовила постель наверху.

Они не в состоянии выдержать взгляд Анни. Ответить берется Эмиль хриплым голосом:

— Нам правда очень жаль… Мы должны были вернуться раньше…

Но Анни прерывает его, ласково положив руку ему на плечо:

— Вам не о чем жалеть. Вы не представляете себе, до какой степени вы оба озарили ее жизнь. Я не видела ее такой живой и веселой много лет. Она ушла счастливой, поверьте мне.

Анни ловит взгляд Жоанны, когда та поднимает голову. Она смотрит ей прямо в глаза.

— Еще и поэтому я хотела видеть здесь вас обоих. Я хотела вас поблагодарить.

Ее затуманенные слезами глаза смотрят то на Жоанну, то на Эмиля, и ни один из них не может сказать ни слова. Им нужно несколько секунд, и на этот раз говорит Жоанна, тихо, почти шепотом:

— Нет. Это она. Это ее мы пришли поблагодарить.

Анни кладет руку на локоть Жоанны и с волнением сжимает его, потом, отвернувшись, указывает им на процессию.

— Мы провожаем ее гроб на кладбище. Вы с нами?

Они кивают.

Они замыкают шествие в ледяном ноябрьском холоде.

— Табличка у тебя? — спрашивает Эмиль.

Они заказали красивую табличку с гравировкой у мастера в Эусе сегодня утром, когда приехали. Это простой прямоугольник из прозрачного стекла, на черной подставке, такой же строгой. На ней выгравирована фраза красивыми белыми буквами. Это Эмилю пришло в голову выгравировать цитату, а не банальную фразу. Они выбирали ее вместе вчера вечером, листая старые пожелтевшие книги Жоанны.

Они смотрят, как гроб опускают в могилу, где уже лежит Эжен. Родные в первых рядах. Они остались позади, прикрыв лица шарфами. Эмиль невольно думает о том, что в следующий раз, когда Жоанне придется присутствовать при таком зрелище, в гробу будет лежать он. Поэтому он не может выпустить ее руку. Сжимает ее в своей очень крепко.