Михаил Найман - Плохо быть мной
Девушка в соседнем кресле была та самая. Они сидели в одинаковых позах и в похожих платьях. Длинные волосы обеих были распущены по плечам, обе в такт покачивали загорелыми ногами в туфлях на каблуках. Только одна жгучая брюнетка, а вторая яркая блондинка. Было впечатление, что они в сговоре или даже вместе путешествуют. Такие не редкость на автобусных станциях. Они скрашивают тебе путешествие. Что было неожиданно — это что я имел отношение к обеим.
Я покашлял и сел рядом.
— Кому-кому, а той сволочи учинят разборку на Страшном Суде по полной, — произнесла Эстер со смаком. — Представляешь, Бритни везла пожертвования детям-сиротам, ее сосед узнал об этом и на пересадочной станции слямзил у нее все сбережения и смотался. Теперь она едет домой ни с чем… Как ты его назвала, милая?
— Мудилой, — ответила Бритни с ледяным спокойствием. — Мудила — так я его назвала.
— Иногда мне кажется, что некоторым не светит попасть ни в рай, ни в ад просто потому, что они не заслуживают внимания Господа, — заметила Эстер. — Большинство людей слишком мелкие, чтобы быть полноправными грешниками или праведниками. Но этот мудила точно заслужил реальной разборки свыше. Страшный Суд в гангста-стиле…
— Почему ты решила помогать детям? — спросил я Бритни безразлично.
— Для себя в первую очередь, — ответила Бритни. — Думаю, детям плевать, помогаю ли им я или вон та бомжиха у входа.
— За мои дела мне точно не грозит Гангста Страшный Суд, — сказал я. — Эстер права, я не заслуживаю ни рая, ни ада. Буду, наверное, болтаться где-нибудь под облаками воздушным шариком, пока не лопну.
— Пойду куплю себе колы, — сказала на это Бритни.
— Слушай, эта баба замешана в нехилом наркоделе, — начал я лихорадочно тараторить Эстер. — Я только что был с ней в туалете. Там такое творится!
— Не болтай глупостей, милый.
К нам вернулась Бритни и уже стала поднимать свою тяжелую сумку, оставленную возле Эстер, когда я увидел, что к нам направляется полицейский.
— Черт, нам крышка! — забормотал я. — Он нас сейчас заметет! Я ведь был в туалете, когда эта…
— Помочь, мэм? — галантно обратился коп к Бритни. — Он, как и все, оценил, какая шикарная штучка Бритни. — У меня сейчас перерыв. Могу легально предлагать помощь очаровательным девушкам.
— Миша вполне в состоянии помочь очаровательной девушке, — перебила его Эстер. — Пойди донеси Бритни сумку до автобуса.
Клонясь под тяжестью багажа, я брел за Бритни и гадал, что находится внутри сумки.
— Куда у тебя рейс?
— Сиэттл, — ответила она.
— У тебя там дом на берегу океана?
— Не поняла?
— Извини.
Мы встали против автобуса рейсом на Сиэттл. Я погрузил ее вещи в багажный отсек. Бритни закурила.
— Ты правильно сказала, что помогаешь детям в первую очередь для себя, — сказал я. — Хотя не думаю, что благотворительные организации оценят такую мысль, скажи ты им это вслух.
— Так я им и не скажу.
— Послушай, — я посмотрел на нее, не до конца уверенный, что разговариваю с девушкой, которую видел в туалете, настолько безоблачным был ее вид. — Я никому ничего не скажу, можешь быть спокойна. Тем более, кому охота болтать, если тебе за это могут засунуть в рот воронку и налить туда кислоту?..
— Если не охота, то и не болтай, верно? — она обратила глаза вдаль, вбок, вверх, не туда, где была моя голова. Растоптала сигарету и пошла в автобус, не сказав больше ни слова.
— Пока, Бритни! — крикнул я ей вслед. — Удачи в Сиэттле с детьми. — Она не обернулась.
— Только что, — набросилась на меня Эстер, — в мужской туалет нагрянули копы с пистолетами и вывели оттуда какого-то лысого толстяка, представляешь? Он орал, что мало того, что ему отменили автобус, его еще арестовывают ни за что ни про что.
— А я о чем говорил? Эх, надо бы за него заступиться! Только автобус уедет. Но его и так выпустят.
— Мишенька, я, конечно, уважаю тебя за твой богатый уголовно-наркотический опыт. Но то, что ты почти во всем видишь запрещенные препараты, иногда делает общение с тобой немного однообразным.
— Ты права, — ответил я. — Надо работать над собой.
* * *— Что случилось на станции? — спрашивает меня флибустьер. — Ты чего-то не в себе.
— Да ничего из ряда вон выходящего, — отвечаю я. — Часть спектакля, который называется жизнью. Какие же все-таки люди… — начинаю я. — Как подумаешь про этот мир, сразу на душе…
— Не люблю отвлеченностей, — перебивает меня флибустьер. — Мир, люди, добро, зло, жизнь. Я люблю жизнь, но говорить про нее мне как-то…
Он мне нравится. И мне горько.
— Заасфальтированная дорога, — говорю я. — Или автостоянка.
— Ты о чем, друг? — спрашивает флибустьер.
— Техас. Вроде как степь. А все равно, автостоянка.
— Зря ты так, брат. Приезжай ко мне в прерии. У меня там дом, я построил его сам. Ни одного жилья на двадцать миль вокруг. Красота.
— Вы там живете один?
— Я там живу один, со своими девятью детьми, женой и братом. Дом двенадцать комнат. У меня профессия Иисуса — плотник.
— Я верующий, — сказал я.
— Дай пожать руку.
— Какой вы конфессии?
— У меня нет конфессии. У меня есть Христос. Для меня Христос в любом человеке. Слушай, — внезапно нагибается он ко мне, — у тебя нет тяги к ручной работе? Руками ничего не делаешь?
— Руками?
— Ну да, столяр или плотник. А то приедешь ко мне этой осенью. Подышишь воздухом. Я давно заметил, что с тобой что-то не так. Я как раз строю сарай. Бери бумажку, записывай мой адрес. Пишешь?
— Боюсь, я буду занят этой осенью, — мямлю я. — Буду жить под Филадельфией с Эстер. Ей надо учиться. На врача.
— Мы приедем, — говорит Эстер флибустьеру.
Но он, похоже, не обиделся:
— В Техасе совсем неплохо живется. У меня там небольшая плантация марихуаны на заднем дворе. Пыхаем только мы с женой. Дети ни в какую, как мы их ни уговариваем. Вы, ребята, употребляете вообще? Я пересаживаюсь на следующей остановке. Угощу вас там. У меня как раз осталось немного зелени. Если бы ты только видел наши прерии, сынок! — продолжает он. — Там полным-полно пейотов. Часто выхожу в пустыню и ем их. Зависаю на неделю, провожу время в пустыне один. Наедине с собой, Богом, Вселенной и моими видениями.
— Откуда вы едете? — спросила Эстер.
— Из Канзаса. Я вообще-то художник. Ездил туда продавать идею для плаката. Запустить это дело, чтобы тысячами штамповали. Я как-то видел в журнале советский плакат «Ты записался в добровольцы?». У меня такой же, только с Христом. Христос указывает на тебя своим перстом. Круто, правда?
— Знаете, — вступила Эстер, — я как раз подумала, какой грех я в жизни совершила. У мамы есть слепой друг. Год назад он приехал ее навестить. Мама в тот день была в отъезде, попросила меня его принять. Я привезла его к нам, поставила ужин на плиту, поддерживаю разговор. И вдруг мне в голову стукнула мысль снять с себя одежду. Интересно, как это — быть голой перед мужчиной, который тебя не видит? Так весь вечер перед ним голой и проходила. На мне были одни туфли на каблуках, чтобы он не подумал, что я хожу босиком. Было в этом что-то такое, — говорит она. — Я полностью отдавала себе отчет в том, что делала. Я тогда ощущала себя… как бы это сказать… Голой. Ужасно стыдно. — Она берет мою руку в свои с таким видом, будто хочет попросить у меня прощения за свой рассказ.
Когда мы вышли из автобуса на остановке, показалось, что солнце открыло свою чудовищную пасть и взяло нас жить внутрь себя. Небо висит так низко — это не небо, а крыша крытого стадиона ярко-серого цвета. Воздух можно увидеть и даже потрогать, как он колышется равномерными раскаленными волнами в метре над землей. Страшную вещь делает солнце с людьми. Изжаривает душу в сухой омлет, который не станет есть самый последний бездомный. Я видел лишь остовы людей, изнемогающих в этом пекле, с напряжением дожидающихся момента, когда автобус увезет их прочь.
У дороги кафе — пластиковые столики с разводами кофе. Уселись.
— Ну как? — спрашивает Эстер.
Я не совсем понимаю, о чем она, но на всякий случай отвечаю, что все о’кей. Сидим в кафе, и нам так жарко, что не разобраться, хотим мы друг друга или это просто солнце.
Кафе обычное, зонтики над столиками, но там почему-то давали спиртное. Я хотел выпить водки, но Эстер сказала, что не хочет, чтобы я пил, и если я возьму водки, она обидится. Я заказал виски.
— О виски мы не договаривались? — спросил я.
Она ответила, что не договаривались, но что все равно я дурак. Себе взяла какой-то коктейль. Неестественно розового цвета, на краях стакана сахар, а на поверхности плавала вишенка. Я попробовал — полная дрянь.
