Анна Баркова - Избранное. Из гулаговского архива
1938, Караганда
Предсмертные слова
— Какой актер великий умирает! —Воскликнул перед гибелью Нерон.Палач и шут, он умирал играя.Он проиграл и жизнь свою, и трон. Но ведь Нерон — безумный император, Цинический комедиант и лжец. Что думали другие в миг расплаты, С отчаянием предчувствуя конец?Вот Август, несравненный и единый,Неповторимый баловень побед.Не омрачили смерти властелинаБеспамятство постыдное и бред. Ему жрецы курили фимиамы,Он был судьей, вождем и мудрецом,И статуи его сияли в храмахБожественно безжалостным лицом.Он не актер, спасавшийся под гримомОт безобразных пятен и морщин.О чем же в смертный час поведал РимуМогущественный Рима властелин? Он вымолвил три слова. О, как часто Их повторяли разные уста. Слова простые, как «прощай» и «здравствуй», Но страшным смысл таила простота.— Commedia finita est[17], — три словаПромолвил Цезарь в свой предсмертным час.Мы к мудрости цинической готовы,Ни перед чем мы не опустим глаз. Конец триумфам, жреческим служеньям, Пирам и власти, и всему — конец. Комедия — победы, поражения, И кровь, и императорская власть.Актером был и Август величавый,А век его зовется золотым.Но, сомневаться не имея права,Склонился ниц осиротевший Рим. Предсмертных слов правдивое значенье — Ведь в этот миг душа обнажена — Нас одаряет горьким поученьем. Цена познанья — страшная цена.
1938
Тиберий
В прошедшие века закрыты двери.Мы все живем, в грядущее спеша.Но мне твоя, загадочный Тиберий,Непостижимо родственна душа. Ты был в любви не римлянин, а рыцарь, Но отняли навек твою любовь. Ты стал людей угрюмо сторониться, Все жаждали твою увидеть кровь.Надменный Август дал тебе наследье,В душе тебя с бессилием кляня.И ожидали злобные соседиИмперии погибельного дня. — Отец отечества! — воскликнул гнусный, И льстивый, и предательский сенат, Но ты сказал с насмешливостью грустной, Предчувствием трагическим объят:— Сенаторы, я римскому народуХочу слугою быть. И так на век.Но кто познал коварную природу?Меняется нежданно человек. И титул ваш мне не прибавит славы, А вас века презреньем заклеймят. Прошли года, и для тебя забавой Чужая стала жизнь, и меч, и яд.Любовь погибла. Ужасам развратаТы предался с неистовством немым.Тогда тебя отверженным, проклятымИменовать стал потихоньку Рим. Душили умиравшего подушкой Сенаторы, испытывая страх. Те самые, что жалкою игрушкой Когда-то были в царственных руках.Меня постигли жалкие утраты,Я знаю цену и добру, и злу.Чудовищный и странный император,Прими через века мою хвалу.
1938
«Я когда-то в век Савонаролы…»
Я когда-то в век СавонаролыЖгла картины на святых кострах,Низводила грешных пап с престола,Возбуждала ненависть и страх. А потом в убогой темной келье С дьяволом боролась по ночам. Бичевалась целые недели, Кровь лилась по чреслам и плечам.Библии суровые страницыНе могли тоски моей заклясть,Под моей жестокой власяницейБушевала пагубная страсть. На лицо прислужницы прелестной Я взирала, грех в душе тая, Зло во всем: в привычном, в неизвестном. Зло в самой основе бытия.А наутро, бедной, темной рясойПрикрывая стройный, гордый стан,Грубую веревку подпоясав,Стиснув обожженные уста, Шла я в храм молиться до экстаза До истомы дивной и больной. Но сомненья истязали разум. И смеялся дьявол надо мной.Вместо лика светоносной ДевыВозникал в глазах Венерин лик.И слова языческих напевовПовторял бесстыдный мой язык. Торжествуют демоны повсюду, Не настал еще последний срок. Папский суд, продажный, как Иуда, Наконец, на казнь меня обрек.Я в тот миг познала облегченье,Искупила внутренний позор.В том же темном, бедном облаченьеЯ взошла спокойно на костер.
1938
Византийский дипломат
Я теперь неведомый вития.У меня тревожный темный взгляд.В духоте порочной ВизантииЯ жила века тому назад.
Я была коварным дипломатом,Игроком, игравшим в мир и в меч.И любили слушать азиатыВажную замедленную речь.
Расстелю ее ковром цветистымПеред взором хитрых дикарей.Подкуплю сияньем аметистовПолководцев вражьих и царей.
Пусть народы сломленные стонутПод моей жестокою пятой,Пусть цари в истомной неге тонутВ мире, пораженном слепотой.
С помощью монахов и евнуховГинекей выискивает миг,Чтоб меня безжалостно и глухоЗадушить в сетях своих интриг.
Я отверг искания царицы,И она лелеет в сердце месть.Не смягчают яростной тигрицыНи дары, ни вкрадчивая лесть.
И она твердит, что я коварен,В вере слаб и сердцем нечестив,Что по-женски я неблагодарен,И по-женски грешен и красив.
Может быть, она ревнивым взоромУгадала страстный мой каприз.Да. Люблю я юношу-танцора,Пламенного, словно Дионис.
Мне мила угасшая Эллада,Мне постыл монашеский разврат.Я любил бы там Алкивиада,Был бы не придворный, а Сократ.
1938
«Если б жизнь повернуть на обратное…»
Если б жизнь повернуть на обратное,Если б сызнова все начинать!Где ты, «время мое невозвратное»?Золотая и гордая стать!Ну, а что бы я все-таки делала,Если б новенькой стала, иной?Стала б я на все руки умелая,С очень гибкой душой и спиной.Непременно пролезла бы в прессу я,Хоть бы с заднего — черт с ним! — крыльца,Замечательной поэтессою,Патриоткою без конца.…Наторевши в священном писании,Я разила бы ересь кругом,Завела бы себе автосани яИ коттеджного облика дом.Молодежь бы встречала ощерясь яИ вгоняя цитатами в дрожь,Потому что кощунственной ересьюЗачастую живет молодежь.И за это большими медалямиНа меня бы просыпалась высьИ, быть может, мне премию дали бы:— Окаянная, на! Подавись!Наконец, благодарная родинаТруп мой хладный забила бы в гроб,В пышный гроб цвета красной смородины.Все достигнуто. Кончено, стоп!И внимала бы публика виднаяОчень скорбным надгробным словам(Наконец-то подохла, ехидная,И дорогу очистила нам!):Мы украсим, друзья, монументамиЭтот славный и творческий путь…И потом истуканом мне цементнымПридавили бы мертвую грудь.И вот это, до одури пошлое,Мы значительной жизнью зовем.Ах, и вчуже становится тошно мнеВ арестантском бушлате моем.Хорошо, что другое мне выпало:Нищета и война, и острог,Что меня и снегами засыпало,И сбивало метелями с ног.И что грозных смятений созвездияОслепляют весь мир и меня,И что я доживу до возмездия,До великого судного дня.
1953
