Евгения Кайдалова - Ребенок
– Я хочу поговорить с вашим руководством.
– Пожалуйста!
Разговор с руководством произвел не больший эффект, чем падение камушка в бездонную глубь океана. Рыночная экономика еще только-только пускала корни в стране, и при найме на работу мне не пришло в голову потребовать заключить контракт: социализм, при котором я выросла, не знал таких красивых английских слов. Впрочем, если бы контракт и был заключен, ничто не помешало бы работодателю обойтись со мной точно так же, поскольку: «Смешно даже думать, что эта девочка обратится в суд! А если и обратится, то суды, заваленные делами о мошенничестве в особо крупных размерах, рассмотрят ее заявление года через два. За это время наша фирма двадцать раз успеет закрыться и открыться под новым именем. Так что флаг ей в руки!»
– Но также нельзя! – почти закричала я, с трудом удерживая себя в рамках приличий. Впрочем, не плюнуть ли на приличия по отношению к тем, кто безжалостно меня обманул и использовал? И я выпалила: – Вас Бог за это накажет!
Директор фирмы-кидалы слегка улыбнулся, опустил глаза и одновременно приподнял брови, ясно давая мне понять, что не верит в правосудие даже в высшем его проявлении. Я же выбежала из офиса и понеслась по улице с одной-единственной картиной перед глазами: машина, в которой сидит мой обидчик, врезается в фонарный столб. Чуть позже, когда я, задыхаясь от подавляемых рыданий, ехала в метро, картина начала немного меняться: машина, врезавшаяся в столб, переворачивалась, горела, директор с криком вываливался из нее, полыхая, как факел, и обуглившимся трупом падал под ноги санитарам «скорой помощи». Я беспрестанно прокручивала перед глазами этот видеоролик, добавляя в него все больше и больше жутких подробностей, и крепкая вера в то, что судьба покарает негодяя, помогла мне продержаться все время пути. Однако едва я забрала Илью у своей знакомой и вышла с ним за порог, плач захлестнул меня, как девятый вал. Как безжалостно низко эти обманщики оценили моего заброшенного на время работы ребенка! Мои вконец издерганные нервы стоили, по их понятиям, тоже сущие копейки. Если бы кинули меня одну, я бы еще выдержала этот удар, но кулаком под дых получили и я, и малыш, на целых два месяца лишенный заботы и ласки и получающий воспитание исключительно в виде крика. Господи, Господи, где же справедливость?!
Тот же самый вопрос я с тупым отчаянием повторяла и два часа спустя. Не то чтобы я действительно верила в высшие силы, просто чувствовала себя как человек на тонущем корабле, которому только и остается, что уповать на сверхъестественное. Чего я ждала от черного ночного неба? Пожалуй, действительно только кары – кары моим врагам. Накажите их кто-нибудь! Я не в состоянии этого сделать.
Илье уже пора было спать, но пока я не выплакалась до конца, я не была способна и на самые элементарные действия. Впрочем, ребенок был серьезно занят и впервые за последние два месяца с интересом проводил возле меня время: сидя на полу, он пытался собрать воедино разрозненные детали мясорубки. Эта импровизированная игрушка оказалась на редкость удачной.
Когда же вернется Антон?! Впервые за долгое время я испытывала в нем настоящую потребность: должен же кто-то залечить мои раны! Брякнувшегося лицом о землю и опухшего от слез ребенка полагается утешить – так утешь меня, любимый! Некогда любимый, все еще любимый? Не важно! Обними меня и расскажи мне сказку о том, что все пройдет, зло будет наказано, добро восторжествует и все будут жить долго и счастливо. Я опять очутилась на коварном склоне горы, и земля уходит у меня из-под ног, так подай мне руку, чтобы мы вновь заскользили бок о бок верным и надежным путем!
– Ну что у вас опять не слава Богу? – С этими словами Антон вошел на кухню. Похоже, он был весьма недоволен тем, что увидел в моем лице.
Я прорыдала ответ. Антон слушал, присев на табурет и взяв Илью на руки. Все время моего рассказа я не могла приметить на его лице следов сопереживания или гнева. Скорее, я увидела… да, я увидела презрение, смешанное с легким торжеством. И если первое чувство я еще могла объяснить, то второе понимать просто отказывалась: не мог же он радоваться моей беде?
Когда я закончила изливать душу, Антон вынес свое резюме:
– Молодцы.
Я поняла, что он хотел сказать, но, не поверив в это, переспросила:
– Молодцы?!
– Да, они тебя хорошо!..
Я даже вздрогнула: Антон всегда был довольно сдержан в лексике и «вот дьявол!» было самым сильным, что я могла от него услышать в минуты раздражения. Если ему так хотелось вместо сочувствия надо мной поиздеваться, он мог бы сказать, что меня хорошо «провели», «обули», даже на «трахнули» я скрепя сердце могла согласиться. Все, что угодно, только не эта прозвучавшая унизительная, подзаборная ругань!
Сорвать с вешалки одежду и захлопнуть за собой дверь было такой же естественной реакцией на его слова, как и отдернуть руку от горячего утюга. Я не задумывалась над тем, что я делаю, и уж тем более не задумывалась о последствиях. Было необходимо себя изолировать от нового источника боли, куда более сильной, чем предыдущая, и я это сделала. На улице, в движении (я бешеным шагом шла прочь от дома), мне стало легче. Было около десяти вечера, мимо меня постоянно проходили какие-то люди, так что страха я не испытывала. Авось за пару часов боль пройдет, и я вернусь домой. Нет, я вернусь в его дом!
Я не питала иллюзий насчет того, что Антон захочет меня догнать: этим вечером он открыто сошел с той дороги, по которой мы пытались двигаться вместе. Почему? Что я ему-то сделала? Или нелюбовь ко мне была в нем и раньше, просто сейчас она всплыла со всей очевидностью? Я стала припоминать все те случаи, когда его истинное отношение ко мне проявлялось наиболее отчетливо: он равнодушно отдал меня на съедение Марии Георгиевне, предоставил мне одной уехать домой с дня рождения, бросил под Новый год, ежедневно оставлял одну с ребенком на целый день в пустой квартире, не говоря уже о том, что было раньше… Нужны ли еще свидетельства того, что я систематически себя обманывала, считая его близким человеком?
В таких размышлениях я провела примерно час и окрепла душой настолько, что могла уже возвращаться домой. Самое страшное в человеческих отношениях – это неопределенность, а сегодняшний случай навсегда вычеркнул Антона из числа моих друзей. Следовательно, нашу совместную жизнь я могу продолжать лишь в одном режиме – сосуществования. Остановимся на этом!
Люди, проходящие мимо меня, стали редеть, и я повернула назад, стараясь держаться самых освещенных мест. Это была опять-таки осторожность, но не страх: рядом со мной шумел оживленнейший Ленинградский проспект, а я пребывала в твердой уверенности, что в людном месте вряд ли может что-то случиться. Вдоль проспекта я в конечном счете и направилась к дому, хотя это означало лишний крюк. Но этим вечером я бродила по району такими зигзагами, что еще один крюк значения не имел.
Метров двести мне пришлось пройти по тропинке между парком и проезжей частью. Сейчас, в конце марта, когда земля то замерзала, то оттаивала, там царило полное бездорожье, и я смотрела только под ноги, всецело поглощенная тем, как бы не очень запачкаться. Машины проносились параллельно со мной, и я не обратила внимания на то, что одна из них вдруг поехала очень медленно возле самой кромки дороги с той же скоростью, что и я.
– Де-евушка!
Я обернулась. Водитель с улыбкой распахивал передо мной переднюю дверь, явно приглашая сесть рядом с ним. Я ускорила шаги и через пару минут уже была на тротуаре, где встречались люди. Но машина не отставала. Водитель даже не стал захлопывать дверь, держа ее слегка прикрытой: видимо, он был уверен, что я в итоге окажусь рядом с ним.
Тут меня впервые охватил страх. Люди, которых я считала такой твердой гарантией своей безопасности, не производили на преследователя ни малейшего впечатления. Я свернула на улицу, с которой начиналась прямая дорога к дому. Машина свернула туда же. Я старалась не смотреть на нее, но краем глаза не могла не замечать, что водитель распахивает дверь пошире. Я почти побежала, но для машины не составило труда прибавить скорость.
Спасительная мысль пришла ко мне поистине свыше: в нашем районе находилась военная академия. В основном она занимала роскошный Петровский дворец, стоящий в парке, но один из корпусов выходил как раз на ту улицу, по которой я сейчас спасалась бегством. В проходной всегда дежурил какой-нибудь молодой офицер – я это знала наверняка, постоянно возвращаясь мимо этого здания домой. Вот куда я брошусь за помощью – к нашей армии!
Я успела подняться на верхнюю ступеньку и до застекленных дверей оставалось буквально два шага, как сзади меня схватили за плечо и потащили вниз. Однако мне удалось удержаться на площадке перед входом, и борьба между мной и преследователем началась прямо на глазах у дежурного. Только смотрел ли он на нас или даже не заметил, думая о своем? Не знаю – в пылу драки мне было не до того, чтобы на что-то обращать внимание. Кажется, я не кричала, в безмолвном ужасе ночного кошмара пинаясь и молотя руками, а значит, не могла обратить на себя внимание. На помощь мне никто не приходил.
