Евгения Кайдалова - Ребенок
Кажется, во время своей тронной речи я плакала. Да, точно – я вытерла мокрые глаза рукавом. Софья Львовна мягко взяла меня за руку:
– Деточка, ты просто устала. Кто угодно устал бы на твоем месте в твоем возрасте. Но это пройдет. И когда ты немного отдохнешь, ты поймешь, какая ерунда вся эта работа, путешествия, друзья по сравнению с тем счастьем, которое у тебя есть!
– Я, оказывается, счастлива?
– Да, это счастье – быть матерью!
– Спасибо, я уже побыла матерью. Теперь я хочу побыть человеком.
Глаза Софьи Львовны, с надеждой обращенные ко мне, потухли. Она отпустила мою руку.
– Раз так, то мне стоит действительно взять ребенка себе.
– Я буду рада тому, что он в хороших руках.
– Может, все-таки передумаешь? Будем считать, что этого разговора не было, что ты просто сорвалась, наболтала ерунды…
Я покачала головой.
– Ты вернешься к ребенку, ты не сможешь без него. Он – самое прекрасное, что есть в твоей жизни.
Я снова покачала головой. Софья Львовна измученно вздохнула:
– Ну что я еще могу тебе сказать? Если нет, то ты свободна.
Я не сразу вникла в смысл ее слов, так непривычны для меня они были.
– Ты свободна, – глухо повторила Софья Львовна, опустив голову. – Илюша останется здесь, а ты… иди, живи, если сможешь.
– Смогу.
Я поднялась с места. Прошла в дом и собрала сумку, с которой приехала на дачу. Мысли работали как хорошо смазанные шестеренки. Где жить? У Антона больше нельзя. Значит, буду снимать. Прямо сейчас поеду в университет, найду Серафиму, заплачу за комнату в общаге. Я вышла из дома с сумкой через плечо. Софья Львовна отвернулась, чтобы на меня не смотреть, Илья с Антоном были заняты друг другом, а прочие родственники находились где-то на заднем дворе. Я глубоко втянула в себя воздух и быстрым шагом вышла за калитку. Не оборачиваться и ни с кем не прощаться! Иначе я превращусь в соляной столб.
– Пфам! – завопил Илья за моей спиной. Это означало «сам». Наверное, в их с Антоном совместной игре ребенку хотелось что-то сделать самостоятельно. Как много новых слов у него появилось! Я на мгновение замерла на месте. Потом снова тронулась вперед.
«Это пройдет! – внушала я себе. – Эта боль должна утихнуть». Да, тяжело и страшно навсегда оставлять пусть и не часть себя самой, но часть своей жизни. Неполных два года и предшествовавшие им девять месяцев труда, усталости и надежд, но ты должна это оставить, если хочешь остаться в живых.
«А если я просто храбрюсь?» – спросила я себя метров через десять, вновь сделав непроизвольную остановку. Вдруг я действительно не смогу лишиться ребенка? Ведь не смогла же я это сделать много месяцев назад, когда впервые узнала о перешедшем мне дорогу эмбрионе. Тогда я осознала, что не смогу, как прежде, есть и спать, любить Антона и, кипя энергией, приходить в офис, если совершу убийство. Что, если сейчас я не смогу жить, совершив предательство?
– Пфам – яга!
«Сам – ягоду!» Во что они, интересно, там играют? Я вспомнила, что по приезде на дачу Антон стал учить Илью срывать ягоды зубами с ветки… Но во что я превращусь, если сейчас не выдержу и останусь? Белка в колесе: работа – ребенок, ребенок – работа. А работа, между прочим, будет уже не в радость, а от сих до сих, ни засидеться на совещании, ни допоздна вести переговоры (мне же надо к ребенку!). Сотрудник, нервно срывающийся с места, едва стрелка часов отметит конец официального рабочего дня, не имеет шансов стать руководителем. Значит, так я и останусь скромной работягой у подножия служебной лестницы, утопив все свои способности в материнской любви. Я буду возвращаться с работы домой, угрюмо перебирая в уме нереализованные возможности, а вернувшись, буду каменеть душой при виде Антона, знакомого лыжника, не поддержавшего меня когда-то на крутом вираже. И такой жизни с осиновым колом в душе и стиснутыми до скрипа зубами я не вынесу.
Я заставила себя сделать несколько шагов вперед, потом пошла быстрее. Я должна уйти от ребенка, если хочу быть человеком. Я это сделаю, я смогу! Нет… Да! Нет… Да! Боже!
Я вдруг почувствовала его руки, обнимающие меня за шею, и личико, прижавшееся к моему плечу. И в памяти дружно, плечом к плечу, встали все те моменты, когда мы с ребенком были особенно близки друг к другу. Та чернота, которая, как я считала, и составляет мою жизнь, сделала шаг назад и превратилась в темную глубину театральной сцены, а на первый план выступили актеры в белом и золотом. Первые всплески его движений… его головка, готовая оторваться от пеленочного кокона… тугая струя молока, ударившая в его нёбо… первая улыбка… танцы в обнимку… его уморительная ходьба с выпяченным пузом и заложенными за спину руками… И опять как наваждение: его лицо на моем плече.
И тут же другим, внутренним, зрением (оно в эти минуты словно раздвоилось) я увидела свой любимый дом-муравейник, свой университет, олицетворявший для меня все буйство и разнообразие жизни. Мимо меня проносились десятки радостных и открытых лиц; в глазах, как юных, так и умудренных, читалась жажда деятельности, познаний, приключений; вокруг, словно бабочки, мелькали улыбки, и каждая из них была улыбкой надежды или уверенности в себе. Я слышала могучий голос дающего концерт хора и видела Пегаса со взметнувшимися крыльями на стенде литературной студии.
– Тйуба! – донесся до меня крик ребенка, раздававшийся уже почти из прошлого. – Тйуба! Коты!
Я обернулась. Несколько необъяснимо долгих секунд я наблюдала за тем, как соседская кошка лезет через низенький дачный заборчик, а Илья во весь голос комментирует это событие, счастливый от того, что может выразить свои мысли.
– Мама де?
Нет, он не мог этого сказать! Еще ни разу я не слышала от ребенка законченной фразы, выстроенной из целых двух слов. В ужасе, точно одними своими словами он мог дотянуться до меня и задержать на пути к свободе, я повернулась и бросилась в прежнем направлении – к железнодорожной станции. Но сделать мне удалось лишь около трех шагов.
– Де? – опять раздалось за спиной.
Я остановилась. Затем опустилась на колени. Потом села на траву. Я безмолвно раскачивалась из стороны в сторону и прижимала к себе сумку так, как если бы в этот момент в ней был заключен смысл всей моей жизни.
За деревьями шумела подходящая к станции электричка.
